Но во что я никак не мог поверить, так это в то, что он оставил подаренный мной кораблик этой напыщенной гусыне. Которая врет мне в глаза о том, как они были дружны, а сама даже имени его не помнит.
Выходит, Роб погиб из-за кораблика? Нет, не так. Роба убили из-за кораблика. Который ему подарил я. На прощание.
Эта жестокая правда обрушилось на меня, как лавина. Обхватив голову руками, я катался по полу и выл, в бессильной ярости пиная стены карцера.
— Нет! Роб, Роб! Нет…
Постепенно я выдохся и съежился, как воздушный шар, из которого вышел весь воздух. Меня накрыло странное безразличие — мне уже не было дела ни до чего на свете, в том числе и до собственной судьбы. Измученный, опустошенный, я сам не заметил, как уснул.
Проснулся от скрежета ключа в замочной скважине — он показался неестественно громким, царапающим слух. Пахнуло прохладным свежим воздухом. Желтый луч фонарика по-крысиному обшарил каждый угол.
— Эй, ты где тут? Дрыхнешь, что ли?! — Вагнер протянул мне бутылку питьевой воды и кусок хлеба. — На вот, подкрепись, — и он снова захлопнул дверь.
Я жадно выпил всю воду, пожевал хлеб, безвкусный и вязкий, как пластилин, и снова провалился в сон. Я спал, спал, спал и никак не мог стряхнуть это сонное заклятье. Сон не наполнял меня силами, а забирал последние, лишал воли. Мне казалось, я уже наполовину превратился в бревно — рассохшееся, поросшее мхом, с растрескавшейся корой. А потом граница яви и сна совсем смазалась, и стали приходить видения.
Вспомнился последний разговор с Келлером. Старик сидел в своем кресле, нахохлившись, как старый ворон.
— В последнее время я часто задумываюсь о том, как же вышло так, что мы узаконили убийство детей, — проскрипел он. — Да-да, это именно убийство, хотя и получившее статус государственной программы заботы о здоровье будущих поколений. О как! Это хороший, проверенный прием — бесконечно придумывать новые имена. Пока следишь за сменой вывесок, упускаешь главное — подмену смыслов. И как бы ты, как деревенский олух, ни следил за руками ярмарочного плута, сдающего карты, все козыри все равно окажутся в его рукаве… Кстати, ты знал, что древние греки называли «эвтаназией» спокойную смерть от старости, которую человек заслужил тем, что жил по совести, не кривя душой? Люди всегда придумывают новые смыслы старым словам. И сегодня, вместо того, чтобы приободрить больного, стоящего на пороге смерти, помочь ему преодолеть страх небытия, врачам предписывают поскорее избавить больных от «бессмысленных» страданий. Один укол — и на лице вместо гримасы боли проступает блаженная улыбка… Казалось бы, что плохого в том, чтобы позволить больному оборвать мучения? Но стоило лишь чуть-чуть приоткрыть эту дверцу, как мы превратились в крыс, пожирающих слабых собратьев.