Остались за кормой акварельно-розовые отлогости дальнего степного берега, как бы приподнятые в воздухе над стеклянной кривизной воды. Вон бойницы Константиновской батареи, столь часто виденные со скучной, недвижной земли бульвара; вблизи они облуплены и древни; и — бойницы уже позади. И ничего не стало, только бездонный свет бьет в глаза, и шипят и бегут нескончаемо — будто в гору — медно-закатные, с грозовой чернотой хляби. Прощай, земля! И прапорщику груди не хватает, чтобы вздохнуть…
Это тогда вахтенный матрос подошел к Шелехову — на спардеке «Качи».
— Господин прапорщик, миноносец на траверсе.
Шелехов передал ему бинокль, не желая отрываться от каких-то своих обдумываний (он мерил спардек взад и вперед, куря, сбычившись).
— Посмотрите, какое судно, отметьте время, занесем в вахтенный журнал.
Матрос пощурился в трубки, повертел их.
— Двухтрубный… нос с нарезом… Должно, «Зацаренный», господин прапорщик.
— Вы не ошибаетесь? — встревожился Шелехов.
— Давеча для «Зацаренного» в контрольное ходили.
Шелехов выхватил у него бинокль, жадно прижал к глазам. Корабль стоял или грезился где-то на краях мира и воды. Кто знает — «Зацаренный» ли, другой ли… Его освещал закат, а может быть, отсветы необычайной, уже открывшейся перед ним земли. Едва видимой точкой — сквозь ревнивое волненье — чудился где-то там уходящий Софронов. Прапорщик глядел неотрывно, очарованно…
Говорили, что с фронта едет Керенский.
Впрочем, и без этого время было чревато волнениями и событиями, подобно дереву, отягощенному плодами. Близились выборы в Совет. Жека ждала каждый вечер в темноте, у плещущего моря. В воскресенье выученики Шелехова готовились поставить в бригадном клубе свой первый спектакль: «Сирота Горпына». Каждый день предвещался такой, словно в глубине его играли немыслимые радуги. Даже не значащее ничего позвякивание стаканов в кают — компании, с которого начиналось обычно корабельное утро, рождало иногда во всем теле сладкое, предвкушающее похолодение…
В воскресное утро ревизор Блябликов поймал Шелехова на верхней палубе, жал ему обе руки, сластил улыбочками, обхаживал, как красотку.
— Вас можно, кажется, заранее поздравить? Маленькую просьбицу… позволите?
Шелехов вежливо недоумевал.
— Ради бога…
— При случае когда не откажете на автомобильчике и меня в город подкинуть! Вам, как делегату Совета, будет полагаться… Катером такую массу времени тратишь. А у меня в городе семья, детишки… папку ждут.
— Да ведь… ничего не известно еще, что вы! — смущенно и радостно ежился Шелехов.
Блябликов понимающе подмигивал: