— Давно ранен?
— Да уже порядочно. В танковую атаку ходили. Удачно все было. Много фашистов подбили, а потом и наш танк загорелся…
Скрипнула дверь.
— Десять минут прошло, — сообщила Катя.
Я показал пять пальцев:
— Еще пять минут можно, а?
— Ладно. Вы только насчет Шутова не забудьте сказать.
— Насчет кого? — повернулся к ней Юра.
— Товарищ майор говорит, что твой Шутов — зверь. Понял?
Мы с Юрой переглянулись и расхохотались.
19
Лежу на верхней полке темного, плохо отапливаемого вагона. На оконном стекле изморось в палец толщиной.
Против меня на полке маленьким рубином мерцает папироса соседа. Я уже все знаю о нем. Он рабочий, мастер. Старый, с дореволюционным стажем, член партии. В Москву ездил по специальному заданию, теперь возвращается на свой завод. На тот самый, где я, как уполномоченный Ставки, буду следить за выполнением плана выпуска боевых машин. Кажется, мы уже успели обо всем поговорить, но старик не дает мне скучать и на все лады расхваливает свой город.
Поезд, глотая километры, увозит меня все дальше и дальше от фронта. В вагоне почти сплошь военные, и, надо думать, все они, как и я, испытывают мучительную неловкость. Вспоминаю недавний неприятный разговор. На остановке я вышел на перрон. Две женщины, которых встретил, посмотрели на меня холодным, осуждающим взглядом. Одна нарочно громко, чтобы я слышал, сказала:
— Такая здоровенная дубина, а не воюет! Ищет теплое местечко.
Хотелось остановиться, объяснить им, что я всего три дня как с передовой. Но не решился: они могут не поверить. Только и сделал, что побыстрее убрался с платформы.
— Вы не спите, товарищ майор? — опять спросил сосед.
— Нет, Василий Васильевич.
— Наверное, всякие думы мучат? Ведь правда, я угадал?
— Угадали.
Василий Васильевич начинает убеждать меня, что нужно всегда быть оптимистом. Ведь вот до революции, когда он сидел в одиночной камере, то думал лишь о хорошем. Рисовал себе такие светлые картины, будто, скажем, рабочий стал хозяином завода или дети тружеников учатся в университетах.
— Советский человек, тем более командир, не имеет права унывать, — заключил старик поучительным тоном.
«Старая революционная закваска», — подумал я и вспомнил Синкевича. Тот тоже всегда был бодр. Потом на память пришли Миронов, Метельский, его сын Юра. У младшего лейтенанта еще раны не затянулись, а он уже рвется в бой, пишет рапорт. А Катюша? Она его, видно, любит…
Под эти мысли я незаметно уснул. Разбудил меня сильный толчок. Поезд резко остановился: налетела вражеская авиация. Не в силах прорваться к Москве, немцы начали бомбить дороги к промышленным центрам, снабжавшим фронт.