Стояло четвертое военное лето, жаркое, знойное. На полях и в садах, на улицах и дорогах Таджикистана чаще, чем люди, встречались птицы, и не было в том ничего удивительного, ибо война забирала людей. На всех фронтах от Черного моря до Балтики наши войска наступали, ломая яростное, ожесточенное сопротивление врага, что, естественно, не обходилось без колоссальных потерь и требовало все новых и новых людских резервов. Уходивших в армию заменяли на колхозных полях, в заводских цехах и тесных клетушках различных учреждений старики, женщины, подростки, для которых был священным лозунг тех дней: «Все для фронта! Все для победы!» Люди работали самозабвенно, не щадя сил, и если встречались не занятые делом, то чаще всего это были те, кто вернулся с войны инвалидом.
Инвалидом войны был и человек, который шел на костылях по улице Ленина. Желтый цвет худого — кожа да торчащие скулы — лица, глубоко ввалившиеся глаза, мешком сидящая гимнастерка с орденской колодкой, гвардейским значком и красно-желтыми ленточками за ранения, — словом, весь облик его свидетельствовал о том, что он лишь недавно выписался из госпиталя и только-только учится ходить на костылях. Он переставлял их осторожно, налегая при каждом шаге всем корпусом, и то и дело останавливался, чтобы отдышаться. Пот заливал лицо, он утирал его тыльной стороной ладони или рукавом. Костыли оставляли на размякшем от зноя асфальте тротуара глубокие ямки. Прохожие уступали дорогу, иные молча кланялись, приложив руку к сердцу.
Мужчина доковылял до дома с небольшим палисадником и остановился у калитки, закусив губу. Полтора года назад он уходил с хозяином этого дома на фронт. Уходили добровольцами после многочисленных заявлений и хождений по инстанциям, но, увы, вместе ушли — вернулся один.
— Кто там? — послышался из-за двери тихий, болезненный женский голос в ответ на робкий, нерешительный стук.
— Я Мардонов, Мансур Мардонов.
Дверь распахнулась, и женщина в черном платье и темном платке с плачем прильнула к груди Мардонова. Он гладил ее вздрагивающие плечи и приговаривал: