Оксана Алексеевна, краснея, отвела затуманивающиеся глаза. Оба раза хотели сына, да, знать, суждены им дочки. Не потому ли так привязалась к Давляту?
— Не хотелось бы и мне терять его, — гудел голос мужа. — Вот скоро каникулы летние…
— Да, да, — встрепенулась Оксана Алексеевна, уловив его мысль, — обязательно надо поехать! Всем вместе.
— Я так и скажу ему. Скажу, что об интернате подумаем после каникул.
— Он согласится? А то мы решаем, а он не посчитается с нами.
— Нет, такого не может быть, он совестливый. — Мочалов выбил пальцами короткую дробь. — А все-таки что-то случилось…
В это время в комнату влетели Наташа и Шура, стали наперебой просить отпустить их завтра, в выходной день, на холмы за тюльпанами. Давлят пойдет с ними, им не будет страшно.
— А мы? — быстро переглянувшись, спросили родители. — Нас-то возьмете?
— Ура! — захлопала в ладоши Наташа.
Шура бросилась отцу на шею, чмокнула в щеку, потом поцеловала и мать.
Назавтра дети проснулись чуть свет. Девочки оживленно щебетали. Давлят сдержанно улыбался. Максим Макарович держался с ним как обычно, Оксана Алексеевна тоже делала вид, будто ничего не знает.
Веселой гурьбой зашагали они на холмы, окаймляющие город с юго-восточной стороны. Дети несли курпачи и палас, Максим Макарович и Оксана Алексеевна — сумки с посудой и провизией. Дорога постепенно сужалась. Остро пахло медвянкой и рутой, блестела на неярком солнце росистая травка, и все чаще попадались алые маки. Чем выше поднимались Мочаловы, тем шире открывался вид на недавно выросший город — юную столицу молодой Таджикской республики, которую в те годы называли седьмой советской[14].
— Красота-то какая! — взволнованно произнесла Оксана Алексеевна. — А был пустырь… Помнишь, Максим?
— Еще бы! — улыбнулся Максим Макарович.
Когда они, молодые рязанцы энтузиасты, впервые попали в эти края, Таджикистан только-только был провозглашен автономной республикой и не имел еще ни благоустроенной столицы, ни нормальных дорог и транспорта. До Термеза они доехали поездом, а оттуда добирались на лошадях и ослах узкими караванными тропами, превратив, как говорят таджики, не одну ночь в день и не один день в ночь, то есть несколько суток. Им сказали: «Вот и столица», — а они, озираясь, увидели несколько старых разлапистых чинар, пыльный пустырь и грязные, обшарпанные дома. Ранней весной, поздней осенью и в зимние месяцы узкие, кривые улочки превращались в хлюпающие болота, в остальное время в знойном, раскаленном воздухе висела густая желтая пыль. На окружающих город холмах и в окрестных камышовых зарослях водились шакалы и волки.