— Гм… мусульманин… В общем-то, это верующий… тот, кто исповедует ислам, учение Магомета, то есть, значит, пророка Мухаммеда… — Максим Макарович снова переглянулся с женой и, кашлянув в кулак, быстро добавил: — Но представь Шо-Карима…
Ни один мускул не дрогнул на лице Давлята, только потемнели зрачки. Он задумался, и даже Шура притихла, недоуменно хлопая глазенками.
Молчание длилось не больше двух-трех минут, но каждая секунда казалась вечностью. Не меняя позы, глядя все так же в одну точку, Давлят проговорил:
— Тогда кафир в тысячу раз лучше мусульманина.
Звонко рассмеялась Оксана Алексеевна, хохотнул Максим Макарович; глядя на них, разулыбались и девочки. Давлят залился краской.
— Я сказал что-нибудь не так?
— Нет, комиссар-заде, нет! Ты не сказал ничего неправильного. Ты только, пожалуйста, не забывай, что верит ли человек в бога и в какого или не верит — это совсем для нас не имеет значения. Мы делим мир на эксплуататоров и пролетариев. С паразитами боремся, угнетенным тоже сообща помогаем. Вот что главное, комиссар-заде, а не то, что человек — правоверный мусульманин, или православный христианин, или, как вот мы с Алексеевной и все большевики, кафиры-безбожники…
По тому, как Давлят слушал, не трудно было определить, что он начнет допытываться до каждой тонкости и его вопросам не будет конца. Но Мочалов подумал: не к месту этот разговор, ведь пришли на холмы с целью растормошить парня, отвлечь от нежелательных дум, а не учить политграмоте. Всему свое время. Сейчас пусть собирает цветы, пусть побегает, поиграет…
— Тебе, комиссар-заде, — сказал Мочалов, — и в школе расскажут об этом, и я, если захочешь, в подходящий момент. Многое можно сказать, разговор выйдет долгий, а поэтому давай отложим его до другого раза. Идите собирать цветы.
— Побежали, Давлят! — вскочила на ноги Шура.
— Вставай, вставай, — затормошила парня Наталья.
Давлят поднялся. Наталья схватила его за руку, и они побежали догонять Шуру.
Яркий изумрудно-алый ковер тюльпанного поля переливался на солнце. Легкий весенний ветерок колыхал цветы и траву. Глядя вслед детям, Оксана Алексеевна негромко произнесла:
— Наши… все трое…
Мочалов накручивал на палец травинку и, тоже отвечая на свои мысли, сказал:
— Он — как прутик, можно согнуть в любую сторону…
— Об интернате молчит? — спросила жена.
— Пока молчит… Нет, не должен уйти, — вздохнув, ответил Мочалов.