Давлят слушал внимательно и думал, что его жизнь сложилась удачнее, ему повезло больше, чем старшине; он не знал одиночества и никогда не был беспризорником: сразу же после бегства из дома, от ненавистного Шо-Карима, он попал в надежные, добрые руки. Если говорить честно, он не испытал и десятой доли того, что выпало старшине. «Ловили и били…» Можно представить, как все это происходило и как было больно, если и теперь еще помнит и рассказывает хриплым, неузнаваемым голосом. Его рассказ вызывает горячее сочувствие и желание сказать что-то искренне-теплое, но все снова, которые приходят на ум, кажутся Давляту слишком выспренними.
— Год беспризорничал, пока не забрали в детдом… — Старшина вздохнул и, глянув на удрученное лицо Давлята, вдруг засмеялся и хлопнул его по плечу. — Выше голову, браток, что было, то быльем поросло, нам с тобой жить да жить еще, как говорится, дай бог, чтоб теперь по-хорошему! Я международную обстановку имею в виду. Не тебе объяснять, что порохом пахнет. Газеты читаешь.
— Интересно, — сказал Давлят, — есть ли наши в Испании?
— Думаю, да — воюют…
— Воюют?
— А что удивительного? Читал ведь заявление товарища Сталина. Ясно сказано, что это не частное дело испанцев, а общее дело всего передового человечества. С тех пор как напечатали, я не видел ни одного кадрового военного, который не просил бы направить добровольцем.
— И вы просили?
— И я, — коротко ответил старшина.
Давлят придержал шаг. Волна восторга захлестнула его, и он, краснея, горячо и сбивчиво произнес:
— Если бы меня спросили, товарищ старшина… спросили, пошел бы я с вами на край света, на выполнение трудного, смертельно опасного задания, то я… я ответил бы «да», ни секунды не колеблясь, сказал бы: «Пойду безо всякого!»
Старшина засмеялся.
— Спасибо, брат! У военных всегда — один за всех и все за одного. Без этого нельзя.
Они вышли к воротам, за которыми шумела улица. Взгляд упал на большие двусторонние часы над воротами. Было семнадцать часов пятнадцать минут.
— Ого! — воскликнул старшина. — Почти час говорили… Да, а почему ты остался в казарме, не взял увольнительную? Выходной ведь.
— Вечером пойду, — ответил Давлят.
— На свидание? — подмигнул старшина.
— В театр, — сказал Давлят. — Один. — И, засмеявшись, предложил идти с ним.
— А что, пошел бы… Какой спектакль?
— «Мятеж» Фурманова.
— Не видел. Ты подожди меня, я быстренько переоденусь, наведу красоту и зайду за тобой.
— Хорошо, буду ждать. Нужно выйти не позже семи… то есть девятнадцати часов.
— В девятнадцать ноль-ноль я у тебя, — сверкнул белыми зубами старшина.