Беокка зашипел: его возмущало, что я не уступил немедленно желанию короля. Альфред казался обиженным, но потом, видимо, все-таки рассудил, что мой вопрос заслуживает ответа. Он зна́ком велел Беокке замолчать, потом потеребил печать на письме к Гутреду, рассы́пав кусочки зеленого воска.
– Аббатиса Хильдегит убедила меня это сделать, – наконец сказал он.
Я ждал. Альфред взглянул на меня, и я понял, что дело тут не только в отчаянных мольбах Хильды.
– И еще мне казалось, – неловко добавил он, пожав плечами, – что за службу, которую ты сослужил мне при Этандуне, я отблагодарил тебя недостаточно.
Это едва ли могло послужить извинением, но было признанием того, что поместье «Пять Шкур» и впрямь не являлось достойной наградой за отвоеванное назад королевство.
– Благодарю, мой господин, – сказал я. – Я принесу тебе клятву верности.
Как я уже говорил, мне страшно не хотелось давать такую клятву – но был ли у меня выбор?
Да уж, от судьбы не уйдешь. Пять лет продолжались мои колебания между любовью к датчанам и верностью саксам, и вот теперь, в этой комнатушке с оплывающими свечами-часами, я поклялся служить королю, которого не любил.
– Но могу я спросить, мой господин, в связи с чем Гутреду понадобился совет?
– Дело в том, что Ивар Иварсон устал от Гутреда, – ответил Альфред, – и хочет видеть на троне Нортумбрии другого, более уступчивого человека.
– Или хочет сам сесть на этот трон? – предположил я.
– Ивар, думаю, не желает нести тяжелые королевские обязанности, – сказал Альфред. – Ему нужны власть, деньги, воины, а еще ему нужен другой человек, который будет проделывать за него тяжелую работу: проводить в жизнь касающиеся саксов законы и повышать взимаемые с них налоги. И он наверняка выберет сакса.
Это имело смысл. Именно так датчане обычно управляли побежденными саксами.
– И Ивару, – продолжал Альфред, – больше не нужен Гутред.
– Почему, мой господин?
– Потому что король Гутред пытается сделать равными перед законом и датчан, и саксов.
Я вспомнил, что Гутред и впрямь этого хотел, и спросил:
– A разве это плохо?
– Это глупо, – ответил Альфред, – издавать указ, что каждый человек, будь он христианин или язычник, должен отдавать десятину Церкви.
Оффа упоминал об этом церковном налоге – да уж, и впрямь глупо. Десятина представляла собой десятую часть всего, что человек выращивал, сооружал или мастерил, и язычники-датчане никогда не примут такого закона.
– A я думал, что ты одобришь такой закон, мой господин, – лукаво проговорил я.
– Разумеется, я одобряю десятину, – устало отозвался Альфред, – но десятина должна даваться от чистого сердца, добровольно.