— А она-то, она-то, огурцов пожалела!
Какие огурцы? Кто пожалел? Татьяна опять ничего не понимала. С Риной всегда так — произносит вроде простые слова, а смысла не получается.
— У нее в холодильнике целая банка. Я сама видела. Пожалела огурцов-то! — шипела Рина, и Татьяне казалось, что она сейчас подползет сзади и ужалит в спину.
— Что ты несешь! Кто тебе огурцов жалеет! — возмущалась Татьяна и открывала холодильник. Никаких огурцов там, разумеется, не было.
Но Рина только поджимала губы, так что они подпирали основание носа. Потом подходила к Татьяне, щупала ткань платья, потом оглаживала свое, кримпленовое, и, косясь в сторону, осторожно спрашивала:
— А… у тебя все в порядке?
В порядке у Татьяны мало чего было, и Рина это прекрасно знала. У Леонида не ладилось с диссертацией, он злился, молчал, по вечерам закрывался в кухне, курил в форточку, чертил что-то на клочках бумаги. Катька часто болела. Еще чаще хватала двойки. Мама показывала характер. А других непорядков у Татьяны не было. И Рина это тоже прекрасно знала. И вопрос свой как бы специально относила к Леониду, сидящему сей момент в теткиной гостиной с мрачной физиономией и выражающему всей этой физиономией готовность немедленно встать и уйти к своим бумажкам. Только проблемы с работой Рину мало интересовали. Рина делала заход с другой стороны. Она как бы намекала на некие неурядицы, существующие лично между Татьяной и Леонидом. Не то чтобы она ждала от Татьяны каких-то признаний. Никаких признаний не было и быть не могло. Не то чтобы она знала то, что Татьяна пыталась от нее скрыть. Скрывать было нечего. Просто своим вопросом она ставила под сомнение благополучие Татьяниной семейной жизни и давала понять, что по отношению к ней, Рине, подобные вопросы были бы, разумеется, неуместны, а вот Татьяне — почему бы не задать. Тем более на правах более счастливой и успешной в семейном отношении родственницы. Больше всего на свете Татьяна ненавидела эту мелкую куриную бытовую подлость.
— Все у меня в порядке! — отрезала она и отворачивалась к посуде.
— Ага! — бормотала Рина и понимающе кивала. Дескать, что ты еще могла сказать, милочка!
— Она с ума сходит со своим Ариком, — говорила Татьяна Ляле. — Все же знают, что он ей изменяет.
Арик гулял. О, как он гулял, этот Арик! Примерно так же, как хвастал. Как-то, проходя по улице Горького, Татьяна увидела, как Арик выкатывается из «Арагви» с двумя девицами. Испугалась, заметалась, спряталась за деревом в скверике напротив. Арик вел девиц к машине, держа за попки, похожие на хорошо надутые воздушные шарики. Девицы хихикали, Арик вертелся между ними, как уж, нашептывая что-то одновременно в два ушка, подталкивая вперед надутые попки, облизывая узкие губы. Наконец уехали. Татьяна выбралась из-за дерева и побрела вниз, к площади Революции. На душе было гадко. «Ты-то чего испугалась? — говорила себе Татьяна. — Что заметит? Тебе-то что? Он-то тебя не боится. Спряталась, следила. Дура!»