Кто-то закричал рядом. Зашумели голоса. Кто-то воскликнул: «Его разорвало пополам, ему не выжить! Погляди – вон там его пальцы оторванные валяются!»
Лоренцо протянул руку, подтянул часы к себе ближе и нажал на клавишу сбоку от циферблата. Клавиша щелкнула, и часовая стрелка явственно дрогнула. Но больше ничего не произошло.
Отчаявшийся мастер поднял взгляд к небу, видневшемуся сквозь пролом в крыше. Как обычно, хмурому, осеннему небу. Неожиданно облака, разнесенные порывом сильного ветра, обнажили полоску бирюзового свода.
– Прости меня, – прошептал мастер.
В механизме часов что-то скрипнуло, и вдруг зазвучала музыка.
Это был французский танец. Тот самый, который играли на городских гуляниях, когда он встретил там Элизу.
– Спасибо! – прошептал небу Лоренцо.
Это были последние его слова. Дом окончательно рухнул и похоронил под собой когда-то любимого ученика Леонардо да Винчи – счастливого мужа и отца, великого мастера, создавшего невозможное, так и не сумевшего воспользоваться этим, но предоставившего эту возможность другим, умеющим любить, как умел любить он.
…Павел и Андрей Васильевич вышли из водонапорной башни и принялись отряхивать испачканные мелом телогрейки.
– Ну ты молоток! – похвалил Павла Мокрецов, жадно поглядывая на бутылку водки.
– Чего там делать?! – пожал плечами тот. – Да ерунда. Только механизм проржавел, надо наждачкой пройтись.
– Не убежит, – попробовал его вернуть к прежней теме Андрей Васильевич. – Отметим успех? На двоих. Можно на троих. Славку Заведиморе позовем, хотя он сука, конечно!
– Не буду, – отказался Павел. – У меня своя не допита. Не берет чего-то.
– Паша, ты очень странный мужик! – восхитился Мокрецов.
– Думаешь?! – улыбнулся Калугин.
– Ну, если не берет, – пояснил Андрей Васильевич и зашагал прочь.
А Павел вошел в водонапорную башню, поднялся по ржавой лестнице на самый верх и сел на рулон рубероида у единственного окошка, из которого открывался вид на дорогу к железнодорожной платформе.
Ноябрь набирал силу день ото дня. Все здания и деревья вокруг покрывал искрящийся на солнце иней. У людей, шедших от платформы, изо рта шли клубы пара. Редкие лужи уже сковал лед. В пепельном небе, над линией высоковольтных передач кружила стая ворон. Две пожилые станционные работницы в грязных телогрейках развешивали на столбах новогоднюю гирлянду из выкрашенных обычной масляной краской разноцветных лампочек.
Павел саркастично хмыкнул. Его забавляла тщательность этих почтенных дам, этой неуютной, промежуточной фазы между поздней осенью и ранней зимой, этого привычного и не ахти какого привлекательного провинциального пейзажа во всех вариантах реальности. В том числе и в этой.