Под душем мне вспомнилась школа: коп приходил в наш седьмой класс и предупреждал нас об опасности приема наркотиков. Он вешал таблицу с изображением всех наркотиков, объявленных вне закона западной цивилизацией, и одну за другой показывал маленькие картинки — кучку белого порошка, мутные желтые кристаллы, голубые пилюли, розовые пилюли, желтые пилюли, черную смолу. Под каждой название наркотика и его прозвище. Героин: смэк, доуп, герыч, скаг, джанк, эйч, гер, белый порох, бой, чива, черный жемчуг, бурый сахар.
— Этот вот такой. А этот такой. — У копа были какие-то проблемы, и ему было трудно контролировать громкость собственного голоса. — Кокаин! Метамфетамин! Псилоцибин! Фенилциклидин! — орал он, потом внезапно понижал голос до нуля на рогипноле: — Пилюли забудь-меня, деньги на ланч, мексиканский валиум, мозгостерка, ребро, таракан, руфис, трип-энд-фолс, вулфи… — Теперь его голос был почти не слышен. Но тут же он начинал орать снова: — Вот почему нельзя брать напитки у незнакомых людей! Девочки! Никогда не оставляйте подружку на вечеринке одну! Главное — жертва потом все забывает! — Он остановился, переводя дух. Это был потный блондин, широкоплечий, как Супермен. — Но это не вызывает привыкания, — небрежно добавил коп и снова повернулся к таблице.
Значит, с памятью у меня все нормально, раз я могу вспомнить до мелких деталей этот момент моего отрочества. Но зато я ничего не помню о том, что случилось под действием инфермитерола. Может, есть и другие пробелы в моей памяти? Такое могло быть. Я проверила себя. Кто подписал Великую хартию вольностей? Какая высота статуи Свободы? Когда творили назарейцы? Кто стрелял в Энди Уорхола? Уже сами вопросы доказывали, что мой рассудок в полном порядке. Я помнила свой номер социального страхования. Билл Клинтон все еще президент, но уже ненадолго. По сути, мой мозг работал даже лучше прежнего, мои мысли стали более четкими, чем раньше. Я могла вспомнить то, о чем не думала годами. Например, последний год в колледже. Однажды я опоздала на семинар «Теория феминизма и художественная практика 1960–1990-х», потому что у меня сломался каблук. Расстроенная, я приковыляла в кабинет, и профессор, указав на меня, сказала: «Мы только что обсудили феминистский перформанс как политическую деконструкцию мира искусства, превратившегося в коммерческую индустрию». Она велела мне встать перед группой, что я и сделала, причем моя левая нога изогнулась, словно у Барби, и все анализировали это как элемент перформанса.
— Я не могу пройти мимо контекста кабинета истории искусства, — сказала девчонка-социолог.