— Стоит ли беспокоиться?
— Какое беспокойство, сегодня я позвоню. Лучше, если вы будете рядом. Зайдите ко мне вечером, часов в восемь, ладно?
— Зайти к вам?
— Да, из номера можно поговорить по телефону. Я остановилась в гостинице «Брно», десятый этаж, номер тысяча семнадцатый.
— Ладно.
Год назад я бы визжал от восторга. Опубликовать книгу, получить гонорар — фунтик фунтов стерлингов, о, радость, о, счастье! Поздно. У меня уже есть одна книжица.
Автобус замедлил ход. Оказывается, мы успели вернуться в город, и водитель притормозил у гостиницы.
— До вечера, Питер!
— До… До вечера, — голос пресекся, выдавая полную мою неподготовленность к такого рода предложениям. Кто их разберет, англичанок, Вдруг и правда — деловой интерес? В зеркало посмотрись, в зеркало. Видик-то не самый презентабельный, господин Денисов. Учти.
— Всего вам доброго, — попрощалась экскурсовод, высаживая остаток экспедиции у шахматного клуба. И за это пожелание простил я ей и словоохотливость, и жару, и свое настроение, и свои печали. Доброго — и побольше!
6
«Шалишь, брат, шалишь! Ни на что ты, шаромыжник, не годишься, старый скукоженный шампиньон, как ни прихорашивайся» — шипела, издеваясь, электробритва «Харьков», изделие времен дружбы народов.
Горько слышать правду о себе, но я терпел, не торопился, и был вознагражден — бархатистость щек вышла необыкновенной. Никакого одеколона, хватит и водички. Я суетился, прихорашивался, цеплял и сбрасывал со стола всякую дребедень, а потревоженный китайский болванчик укоризненно качал головой:
— Э, батенька, опомнись. Полно школьничать! — но я не внимал увещеваниям.
Будильник зазвенел пронзительно, отрезвляюще. Я завел его, думая соснуть, но так и не прилег, все хлопотал, хлопотал.
Мартовский заяц в июле. Пора остепениться и думать о вечном, а я скачу да прыгаю.
Задор, глупый юношеский задор обернулся тоской. Отбой. Сейчас лягу в кровать, попытаюсь свернуться калачиком, колени к подбородку, и уйти в дальнее плавание по волнам меланхолии в поисках острова Буяна.
Я шагнул к кровати. Ладья Харона, рокировка через Стикс. И все труднее найти повод для возвращения. Чего ради? Корни подрублены, листья опали. Скрипеть на ветру, дожидаясь бури, когда не стыдно будет рухнуть или переломиться, явив на обозрение трухлявую рассыпчатую сердцевину?
А хоть и скрипеть! Вволю, до зубовного свербежа, до замирания сердца, не слыша ритмичных ударов, семьдесят восемь в минуту, растворяющих бытие в сладкое ничто.
Пользуясь душевным разладом, я устремился на улицу. Развеюсь, разойдусь, уцеплюсь за действительность.