– Тройка – число возведения, семь – святое, четыре – земное, три – мирское, двенадцать – жертвенное… У гроба двенадцать углов и гробовщики, сколачивая свой товар, не всегда знают, что делают, а точнее, вообще не знают, почему гроб должен иметь двенадцать углов, а не, скажем, восемь. Восьмиугольные гробы только потому не производят, что боятся греха и расплаты – а вдруг покойник поднимется и вцепится костлявыми руками в горло.
– Вот так-так! – не выдержав, выдохнул Мосолков. – Прямо как в Московском государственном университете. Давай выпьем!
Выпили. Закусили.
– Разве это неинтересно? – спросил Савченко.
– Очень интересно, – малость скривил душой Мосолков, которому не хотелось забивать голову цифирью, пусть даже и увлекательной, а с другой стороны, скажи он, что все это неинтересно – обидит Савченко. – Продолжай, продолжай! – проговорил он горячо, бросил взгляд в окно, где застеленная черным паровозным дымом, проносилась свежая, недавно нарядившаяся в зелень земля, отметил, что поезд идет ходко. Еще отметил, что землю скоро заплюют, изгадят паровозы и превратится она в обычный угольный хлам, облезет, почернеет и будет вызывать ощущение досады и даже горечи – от недолговечности всего, что должно жить, цвести и радовать глаз. Помахал рукой пейзажу, проносящемуся за вагоном. – Ну и чего я должен сказать в ответ? – спросил он.
– Ничего не надо, – Савченко в свою очередь также помахал ладонью, машинально повторив жест Мосолкова и приметливый Мосолков засек это, удивился: они ведь с Савченко слеплены из разного материала, их обжигали в разных печах, в головы им вложили разные мозги, но если покопаться, в них обоих можно найти много общего, одинакового, не только этот маскирующий жест. – Ничего, – повторил Савченко и вывел в своем блокнотике крупно «741».
– Что это? – спросил Мосолков.
– Слово «храм» в переводе на цифры, – сказал Савченко, – раньше у славян не было цифр, как, впрочем, и у арабов, цифры появились позже и пока они не появились, их обозначали буквами. Вот такими, например, – он нарисовал Х, подчеркнул дважды карандашиком, пояснил: – Буква Х означала цифру шестьсот, Р – сто, А – один, М – сорок, если все сложить, то получится семьсот сорок один, иначе говоря «храм».
– Не получится, не получится, – неожиданно возразил Мосолков, который уже вник в это дело, точнее, вник в последнее объяснение, сделав это быстро и цепко, как в разведке. – Если брать последовательно, то получится не «храм», а «хрма». Хрма – это не храм.
– А кто спорит? Вполне возможно, что церкви раньше так и звали – хрма. Но о слово «хрма» можно сломать язык и на всю жизнь остаться хромым.