– Это уже философия, – не замедлил отозваться Савченко.
– Философия?
– Философия человека, одинокого среди толпы. Болезнь, типичная для больших городов.
Сретенка была многолюдна и шумна. Попахивало разогретым асфальтом, цветами, зеленью и почему-то – старыми закисшими огурцами. Мосолков принюхался – запах шел от большого магазина с настежь распахнутым подвалом. Чрево подвала было темным, сырым, в него ныряла целая мостовая – были проложены прочные толстые доски, по которым в подвал закатывали бочки с соленьями.
– Чуешь родной дух? – не удержавшись, воскликнул Мосолков.
– Давно забытый, плесенный… Дух, неведомый Европе – Европа не ест соленых огурцов, а нам этот запах мил не менее запаха королевских пионов. Это запах России, – Савченко близоруко сощурил глаза – он, похоже, находился не в своей тарелке. Собственно, не в своей тарелке находился и Мосолков, он втянул ноздрями кислый огуречный дух и потащил Савченко за рукав кителя:
– Пойдем отсюда!
– Чего так? Мы никуда не спешим.
– Ну не тут же нам… – Мосолков не сумел сходу подобрать нужное слово, ищуще покрутил пальцами в воздухе, давая Савченко понять, что он имеет в виду, – не будем же мы стоять у огуречных бочек. Ни мы, ни они…
– Кто знает, кто знает, – вяло проговорил Савченко.
– Да брось ты! – Мосолков дернул Савченко за рукав так, что тот чуть не треснул по шву. – Если уж стоят девчонки Гиляровского, то не у этого подвала, а у магазина, где продают губную помаду. Ты хоть знаешь, как они, – Мосолков вновь ищуще покрутил пальцами в воздухе, – как выглядят? Чего надевают, может, у них приметы какие… Чулки или броши?
Вместо ответа Савченко неопределенно пожал плечами. Золотые погоны остро блеснули на солнце.
– Понятно, – проговорил Мосолков, – но кто сказал, что пути Господни неисповедимы? Еще как исповедимы… Может быть, у кинотеатра водятся – видишь вывеску? – Мосолков потыкал рукой в сторону угрюмого здания, украшенного фанерными щитами.
– Вряд ли, – Савченко вытянул ткань своего рукава из крепких пальцев Мосолкова: он разглядел, что кинотеатр был плотно окружен ребятишками, собиравшимися брать крепость с боем; ребятишки и лихие бабенки, готовые осчастливить фронтовиков, были несовместимы.
– Тогда где?
– Ну, может быть, действительно у магазина с губной помадой.
Магазинчик, чья темная пыльная витрина была украшена лентами, платками и катушками ниток, остановил их движение по Сретенке. Витрину не мыли со времен разгрома немецко-фашистских орд под Москвой. Мосолков недовольно поморщился, прохмыкал что-то.
– Не придирайся, – сказал ему Савченко.