Инвалид шевельнулся на стуле. Савченко, боясь, что он свалится, придержал тележку рукой, а инвалид словно бы и не заметил этого, он пребывал в неком расстроенном онемении, вызванном виной, боязнью того, что жена поставит на нем крест, не будет больше кормить и тогда лишится он последнего, что у него есть – крова, дочек, общения.
Останется у инвалида в таком разе одна лишь тропка – в нети, – ну, а мужества, чтобы одолеть эту тропку на своей шарикоподшипниковой тележке, у него хватит. Жить трудно, а умирать… умирать всегда было легко.
– Ты на каком фронте воевал? – спросил его Савченко.
– А? – инвалид очнулся, вскинулся, глянул на майора мокрыми незрячими глазами. – Я?
– На каком фронте, говорю, воевал?
– На разных, – инвалид махнул рукой, – на разных фронтах, – пожевал губами, соображая, что сказать. – Был на Волховском, был на Ленинградском, был на Первом Белорусском, – загнул один палец, другой, третий, вспоминая что-то, в глазах его зажглось что-то мученическое, в следующий миг взгляд потух и инвалид провел ладонью по столу, словно бы сгребая с него еду: – Все!
– На Первом Белорусском я тоже был, – взял из миски картошку, уже потерявшую прежнюю горячесть, разжевал, почти не ощущая вкуса. – Может быть, там встречались?
– Может, – инвалид согласно наклонил голову.
Как часто мы не умеем в совершенно обыденных ситуациях найти нужные слова, мнемся, изрекаем прописные истины, подбираем высокопарные фразы, а нужно-то… нужно самое простое, может быть, очень немудреное, находящееся на виду слово, способное тронуть душу.
Почти всегда эти слова находятся на поверхности, взять их ничего не стоит, и почти всегда мы их упускаем: бессилен человек, бессильны его попытки… Нет бы майору успокоить инвалида, поддержать, – и пусть слова успокоения будут тщетными, но зато они станут единственно нужными, но вместо этого Савченко, ощущая, что голос его склеился вновь, избавился от прежней хриплой разбитости, сделался, как и раньше, звучным, почти командным, спросил вдруг:
– Как же ты, солдат, докатился до жизни такой?
– Как? – инвалид нехорошо дернулся, поднял лицо, виноватые влажные глаза его высохли в считанные миги, в них заплескался ясный злой огонь. – Еще, майор, может, спросишь, кто в этом виноват?
– Нет, не спрошу, – Савченко покачал головой, – не имею права.
– Конечно, не имеешь, не судья! – инвалид стукнул кулаком по столу, из груди его вырвалось что-то задавленное, тщательно скрываемое – то ли крик это был, то ли взрыд, то ли хрип, не поймешь, что, – плечи его перекосились и инвалид вновь сделался инвалидом, покалеченным человеком. – Как? А-а-а! – он рубанул рукой пространство. – Разве вы нас, целые да такие радостные, поймете?