Но на смену черному году приходил год светлый, и доверчивому народу казалось, что все выровнялось и следующий год тоже будет светлым, но не тут-то было – выпадала морозная бесснежная зима, которая выжигала все озимые, за ней – беспощадное, без единого дождя лето с раскисшей донельзя осенью, и все – люди вновь оставались без хлеба.
Тогда выли от голода старухи, собаки ели одна другую, умирали детишки, особенно малые, которые еще ничего не могли сказать, не могли пожаловаться на боль и захлебывались слезами, будто водой в пруду, синели на глазах, – откачать их не было никакой возможности…
Малышей было жалко больше всего. Улетали их невинные души в высь, и тогда в бездонном небе возникали легкие, будто сотканные из невесомого пуха облака, плыли куда-то неторопливо…
А куда именно плыли – взрослым не понять, мозги у них не доходили до этого.
Двух человек беда в селе Назарьевском обходила стороной, она словно бы боялась к ним приближаться, – это были владелец быка Савоськи, покрывавшего всех окрестных коров, и хозяин огромного огненно-рыжего жеребца, к которому тоже ходила вся округа, ибо жеребенок никогда не бывал лишним в хозяйстве. А теленок, даже самый завалящий, худосочный, тем более.
Но случалось, что и с этими счастливчиками приключались презанятнейшие истории.
Как-то Василий Егоров зашел к Тимохе Бердичеву, хозяину жеребца, – надо было покрывать кобылу и об этом следовало договориться заранее. И цену следовало обговорить заранее, чтобы не остаться без штанов.
Тимоха, слюнявя прилипший к нижней губе обмылок «козьей ножки», чистил своему кормильцу копыта – срезал ножом костяную коросту, помыкивал под нос протяжную, полную тоски песню про ямщика и думал о чем-то своем.
– Наше – вашим, – вежливо поприветствовал Тимоху Василий, стянул с головы картуз в знак уважения к владельцу племенного жеребца, но Бердичев, похоже, его даже не услышал, продолжал методично орудовать ножиком и помыкивать песню, Василий вновь поклонился еще и произнес в полный голос: – Наше – вашим… Здравствуйте, значит.
На этот раз Тимоха услышал гостя, повернул голову и приподнял одну бровь, под которой тускло засветился слезящийся глаз.
– Ну? – произнес ответно. – Наше – вашим, давай спляшем… Чего надо?
– Да вот… Гнедухе моей пора настала в очередной раз свадьбу сыграть, – смущенно пояснил Василий.
– Раз настала пора, значит, – сыграем, – Тимоха запустил пальцы в волосы, взъерошил их, – и словно бы жаркое пламя заполыхало на его голове: уж очень рыж был назарьевский бобыль.
– А еще я насчет магарыча, – Василий замялся. – Что мне вместо магарыча принести?