Безжалостно надо было вымарывать и имена командиров… С другой стороны, военная цензура, конечно, нужна, но не до такой же степени: вместе с вредными растениями выпалывались и те, которые можно есть, вплоть до помидоров с огурцами.
Но служебные инструкции велели делать то, что Елене Егоровой приходилось делать, и она подчинилась приказу. А приказы, как известно, у военных людей не обсуждаются.
Шесть дней в неделю ей приходилось корпеть над письмами – до ряби в глазах и тупого свербения в затылке, – а седьмой день, воскресный, приходилось отдавать госпиталю. Все ходили в госпитали, как на работу, – помогали обихаживать раненых, ставить их на ноги, мыть и оттирать, а затем, выздоровевших, отправлять на фронт…
Солоша взяла на себя самую тяжелую нагрузку – стирала белье, привозимое из госпиталей. Иногда выпадала работа тонкая, за которую ей платили – стирать и гладить белье для тыловых командиров.
Тыловики, сидевшие в штабах, расплачивались в основном продуктами, что было не просто хорошо, а очень хорошо для семьи Егоровых, – иногда давали деньги. Но деньги были не так ценны, как продукты и продуктовые карточки.
В московских госпиталях было тесно, шумно, пахло карболкой, надеждой на скорое выздоровление, ожиданием хороших вестей с фронта, влюбленностью и молодостью, и это было правильно: госпитали не должны источать уныние. Уныние еще никогда никого не излечивало от ран.
Уныние даже простую царапину на руке не сумеет заживить.
У Елены на новой службе обозначилась подружка, – такая же молодая женщина с одним кубарем в петлицах – Надя Терехина, темноглазая красавица южных кровей: предки ее происходили из казаков, держали оборону на черноморских рубежах, плавали на стругах в Турцию и привозили оттуда огненнооких турчанок… Капелька турецкой крови попала и в кровь Нади Терехиной.
Надя первой обратила внимание, что выздоравливающие командиры, – особенно те, кто помоложе, заводят быстрые и легкие романы с медсестрами, фельдшерицами, а то и с врачихами, – и женский персонал госпиталя охотно идет на это… Любовь на этих веселых островках выздоровления крутили напропалую, налево и направо, в коридорах стояли парочки и оживленно, очень влюбленно шушукались.
Некоторые романы были серьезными – молодые расписывались, и тогда иная медсестричка, стирая с глаз слезы, всхлипывая, провожала своего благоверного на фронт, бежала за полуторкой, увозившей его, что-то кричала вслед, а потом обессиленно садилась на краешек тротуара и плакала.
Это происходило во всех московских госпиталях, в которых Елене доводилось работать по воскресеньям – и наверняка не только в них, а и в тех местах, где ей не приходилось бывать.