Зазеркалье-2017 (Непомнящий) - страница 3

упавший колос — все ж колосс,
в какую землю ни клади.

Всё те же наши палестины

Всё те же наши палестины:
пророк пророчит — ветер носит,
плывёт в тоске необъяснимой
в ночном кораблике Иосиф —
над замерзающей Невою
в иные время и пространство —
безвестный, юный и прекрасный,
один,
без свиты,
без конвоя.

Поэту

(Тане Пешковой)

1

Богу, Таня, — богово,
лету (Лете!) — летово,
а тебе — набоково,
блоково и фетово.
Осень.
Хмуро.
Муторно.
Одиноко бродим мы:
городом ли, хутором —
и повсюду — Болдино.

2

«Отравлен хлеб, и воздух выпит…»

О. Мандельштам

Не вспоминая о верлибре
и крылышкуя, как колибри,
на рифму нижешь жемчуг строк.
Но, улетая дальше, выше,
всё тяжелей и чаще дышишь
тем, что украдено не впрок.
И, задыхаясь, в стратосферу
летишь навстречу Люциферу,
земных не чувствуя вериг.
Kрылом по тверди льдистой пишешь
и учащенный пульс свой слышишь,
и — ястреба осенний крик.

3

«…произнесёшь растерянно: Шалом…»

Т. Пешкова

Шабат шалом (воистину, шалом),
хоть выноси святых, хоть заноси,
земля твоя, что скрылась за холмом
(за шеломянем, так сказать, еси),
так сокровенна, как твоя строка,
так тяжела (тяжеле всех вериг) —
меня берёт в полон, как языка,
и помыкает мною, как язык.

4

Не гадай на кофе ли, на воске,
не считай надсадное «ку-ку»,
не лови в далёком отголоске,
что случится на твоём веку.
Притулясь к менту ли, к монументу
(косяками полнится тетрадь!),
жизнь увидишь, словно киноленту,
Господом прокрученную вспять.

Февраль

Не в бровь, а в бронхи — лют борей,
знобит,
кручины да болезни
разнообразные полезли,
как тараканы из щелей.
Февраль, горчащий, как микстура,
заполонил, наполнил дом,
и поползла температура
под мышкой вверх,
вниз — за окном.
Теперь — чернил достать и плакать,
и, словно парий записной,
пить из горлА,
и Пастернака
открыть как выход запасной.

Письмо Татьяне

«пытаясь новой строчкой уравнять —

глагол несовершенный с совершенным…»

Т. Пешкова

Говорят, не плюй в колодец — пригодится,
не с лица же, в самом деле, пьют водицу,
но коль выпало в империи родиться,
лучше, Таня, жить подальше за границей
да не зреть родных вождей и вертухаев,
не затягивать ни галстука на вые;
говоришь, что дураков везде хватает,
но чужие дураки — они чужие.
…..
Приезжай-ка, Таня, в наши палестины,
посидим в кафе под вечер над заливом,
будем есть с тобою скользкие маслины,
запивая их холодным светлым пивом.
Здесь вблизи от моря вечером привольно,
прочищаешь душу, голову и бронхи,
и шипят, как «Ш», накатываясь, волны,
и гарсон-араб картавит, что твой Бродский.
…..
Да, непросто, Таня, жечь сердца глаголом,
совершенным даже (а несовершенным —
бесполезно) — катим камнем на голгофу
(труд вполне сизифов!) наши прегрешенья.