Откуда это в книге, научившей разделять и властвовать?
И не из-за этой ли книги укоренившееся в Колмогорове неприятие церкви и веры богу, несмотря даже на искренне верившего своего друга Александрова и на признания возможного существования иного и лучшего мира в своих письмах?
Конечно, он не мог не признавать существования иного мира, мысля системными категориями. И не просто так указывал на случайность как попытку познания явного мира в условиях отсутствия надежного знания о надсистемных управляющих факторах. Взаимосвязь случайного и детерминированного была одной из тем его последних работ. Много раз он подчеркивал закономерность случая и, любя Пушкина, должен был знать определение случая как орудия провидения.
Но в его жизни была состоявшаяся дружба и было много творческих импульсов, — и все они исходили от милосердия, поддерживаемого церковью больше на словах, чем на деле. Мог бы он дружить и творить, если бы принял церковь и ее версию веры?
«А что любить и «излучать усвоенную» нами «манеру жить и видеть вещи надо на всех окружающих», а не на одного «избранного друга», это, конечно, верно, и я это знаю, так же, как и то, что особенно трудно бывает излучать что-нибудь такое на окружающую нас Веру Архиповну <…> В защиту же «избранного друга» <…> скажу только, что по собственному опыту знаю, что наша человеческая любовь происходит по образцу некоторого индуктивного процесса: любовь к данному «избранному» человеку, в котором действительно на каждую черточку его существа радуешься и в котором всякое проявление красоты человеческой воспринимаешь, порождает такую большую радость и освобождает такую большую «энергию любви», что эта радость ни во что другое не может перейти, как в любовь ко всем людям и ко всему миру — пусть несовершенную, но такую, на которую данный человек способен. А этот проблеск универсальной любви дает новый толчок к любви индивидуальной и т. д. Но я положительно утверждаю, что единственная возможность для меня хоть немного приблизиться к решению трудной задачи <…>, это — чувствовать в себе так много любви «к избранному другу», чтобы имея эту любовь и происходящую от нее радость, стыдным и мелочным делалось бы <…>, если у тебя на кого-нибудь (хотя бы на Веру Архиповну) любви и радости не хватает. Если люди научатся радоваться, они сами собою научатся и любить, потому что невозможно радоваться всей душою — и в то же время хоть к кому-нибудь (хоть к Вере Архиповне) относиться не по-человечески. А радоваться легче всего и проще всего — имея «избранного друга»…