— Нет, не тону. Я уже давно утонул в ней, и даже не звал на помощь.
— Но что, если она когда-нибудь исчезнет из твоей жизни?
— Меня не станет. Я исчезну вместе с ней.
— Не приведи господи мне когда-нибудь так полюбить! Неужели тебе самому не страшно от этого?
— Страшно. До жути. А еще страшнее мне становится, когда я думаю о том, что никогда бы не встретил ее, и умер бы слепым. До нее я как будто не видел, не различал цветов, не чувствовал вкуса, не слышал даже звуков, не то что музыки, не дышал, не жил. Я знаю, что умру без нее, но я рискую, потому что та жизнь, которая была до нее, не имеет никакого смысла.
Полина, моя сияющая своей волшебной улыбкой красавица. Она отдавалась мне до последней капли на съемочной площадке. Я видел этот бешеный взгляд с пожаром внутри. Ощущал легкую дрожь во всем ее теле. Она хотела меня. Часто она с такой нежностью смотрела на меня, бывало, просто подойдет, и прижмется ко мне всем телом на полминуты. Обнимет так, что еще на неделю хватит. Она любила меня. Я чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Так прошло еще два с половиной месяца. Все время мы были вместе, всегда и везде. Мы только что вдвоем в туалет не ходили, и не спали в одной постели. Но бывало и такое. Мы спали вместе в трейлерах, пока снимали эпизоды без нас. Я засыпал, обнимая ее, и просыпался, утопая в ее волосах, разметавшихся по подушке. Мы вместе завтракали, обедали и ужинали, пили кофе и выпивали, ездили к ней в усадьбу под Дижон. Мы были как в раю.
Почему я все еще не поговорил с ней? Я не хотел переступать эту черту. Сейчас мы официально коллеги и друзья, мы можем спокойно вместе кушать и спать на одном диване. Кем мы станем после пересечения этой черты? Любовниками. Ворами. Я стану очередным неверным мужем, а она любовницей-разлучницей, которая разбивает чужую семью, отнимает отца у детей и так далее. Пока мы еще могли держаться, мы просто были вместе, любили друг друга так, как это было возможно. После пересечения этой черты нам пришлось бы прятаться как преступникам. Счастье было нашим преступлением. И нас бы осудили за него. Нам пришлось бы бороться в этом суде морали и нравов. Я так хотел подольше продлить этот рай, в котором все всё видели, но еще не имели официального права на нападки.
Осуждение. Кто дал людям право на него? Иногда мне хотелось встать посреди съемочной площадки и закричать «Что вы знаете о моей жизни? Что вы вообще обо мне знаете? Кто вы такие, чтобы судить меня? Проживите мою жизнь, и если у вас еще останется хоть капля непонимания, тогда судите!». Почему вообще люди склонны к осуждению? Из зависти? От того, что кто-то другой делает то, на что он сам не решается? Из трусости. Что бы пойти против общественных устоев нужна смелость, нужна решимость, нужен бунтарский дух в конце концов! А много ли вы встречали бунтарей? Не подростков, а взрослых людей, не душевнобольных, а вполне адекватных, здоровых людей. Много ли вы их встречали? Положа руку на сердце, я совершенно точно могу сказать, что я не встречал ни одного. Я не встречал! Они как призраки, о которых мы знаем из истории, видим в кино, читаем о них в книгах, газетах и журналах. Но вживую? Нет. Я не встречал. Мне было страшно становиться одним из них, но желание вырваться наконец из этой тюрьмы, из этого медвежьего капкана, вздохнуть наконец свободно и полной грудью перевешивало все страхи. И еще один очень важный момент, рядом со мной была женщина, которая меня бы в этом поддержала. Полина была из тех людей, которые тоже похожи на призраков, они имеют важную отличительную черту — преданность. Я на сто процентов знал, что когда она скажет мне да, это да будет касаться всех аспектов моей жизни. Говоря мне да, в ее глазах мы переставали бы быть Марком и Полиной, теперь это были бы МЫ. А МЫ не могут быть по отдельности. МЫ, это значит вместе, даже если она со мной не согласна, она все равно морально меня поддержала бы. Это то, что пытался делать я, и никогда не делала Фиона. Сейчас, я готов был к осуждению. Я был не один. Но не сегодня, я хочу еще немного побыть в раю.