Губы Мэг задрожали, и я понял, что она сдерживается, чтобы не расплакаться. Но также неожиданно, как было все происходящее, мне захотелось рассмеяться. Донни тоже. Все было так странно, отчасти из-за напряжения, и слова Рут о картине показались мне смешными.
Она сжала плечи Мэг еще крепче.
— И если ты даешь им то, чего они хотят, ты — просто шлюха, дорогая. Ты знаешь, что такое шлюха, а? А ты, Сьюзен? Конечно, нет. Вы еще маленькие. Шлюха — это девочка, которая расставляет ноги перед мужчинами, вот и все. Чтобы те могли в них залезть. Рупор, ну-ка перестань хихикать, мать твою! Каждая шлюха заслуживает хорошей порки. Со мной любой согласится. Так что я тебя предупреждаю, дорогуша, будешь блядовать в этом доме — тебе не поздоровится.
Отпустив Мэг, она прошла на кухню к холодильнику.
— А теперь, — сказала она, — кто хочет пива?
Показала на картину.
— Бледная какая-то, — сказала она. — Вам не кажется? — и потянулась за упаковкой.
В те дни мне хватало двух банок пива, и я шел домой вразвалочку и навеселе, по обыкновению обещая себе не заговаривать с родителями, что было крайне нежелательно. Лучше уж себе палец отрубить.
После лекции Рут вечер прошел без особых происшествий. Мэг ненадолго отлучилась в ванную и вернулась, как ни в чем не бывало. Глаза сухие, лицо — непроницаемое и бесстрастное. Мы смотрели Дэнни Томаса, пили пиво, а во время рекламы я договорился с Уилли и Донни пойти на боулинг в субботу. Я пытался поймать взгляд Мэг, но она в мою сторону даже не посмотрела. Когда пиво закончилось, я пошел домой.
Картину я повесил у себя в комнате рядом с зеркалом.
Однако во мне никак не могло улечься какое-то странное чувство. В жизни не слышал, чтобы кого-то называли шлюхой, хотя и знал, что это значило. Знал с тех пор, как стащил «Пейтон-Плейс» у мамы. Я подумал — а сестра Эдди еще не слишком маленькая, чтоб ее так назвать? Я помнил ее голой, привязанной к дереву, ее мягкие крупные соски. Как она плакала, как смеялась — иногда одновременно. Помнил сморщенную плоть у нее между ног.
Я подумал о Мэг.
Лежа на кровати, я думал, как же легко ранить человека. Не обязательно физически. Достаточно просто хорошенечко пнуть что-то для него дорогое.
И я бы смог, если бы захотел.
Люди — существа уязвимые.
Я подумал о своих родителях — о том, как они только и делали, что лягались друг с другом. Теперь это повторялось с такой частотой, что, оказавшись меж двух огней, я научился не принимать ничью сторону.
В основном они бранились по мелочам, но мелочи эти собирались в снежный ком.