— Н-н-нет, — промычал Коля, чувствуя, как стучат зубы.
«Быстро ее на спину. Мишку за помощью. Голову ей запрокинь. Рот открой. Нос зажми и два вдоха ей в рот, губы к губам. Сильно воздух вдувай. А теперь руки на грудину, нависни над нею на прямых руках и качай тридцать раз. Всем весом, Коля. Два вдоха…»
Коля зажимал Дашкин нос-пуговку, вдувал ей в грудь воздух и пытался закачать его в кровь быстрыми движениями. Малая, слабая часть его орала и билась о стекло в панике и ужасе оттого, что губы у нее были совсем ледяными и синими, что глаза закатились, только чуть белков виднелось, что ничего не менялось, жизнь не возвращалась. Но этого себя он запер крепко, заставил не слышать, а слушал только счет в голове, будто превратился в другое существо, неподвластное отчаянию, устремленное к одной только цели и неспособное от нее отвлекаться.
«Боже, — говорил он мысленно, отсчитывая тридцать качков над маленьким телом, — Божебожебоже…»
Через пять кругов, на «Боже» номер двадцать четыре, Дашка всхрапнула, и изо рта у нее полилась вода.
— Вода! — взвизгнул Коля, чуть-чуть отмирая, — Живая!
«Быстро переверни ее! — сказал пупс. — На бок. Дышит?»
Дашка вроде дышала — с хрипом, с клекотом, но дышала.
«Укутай во что-нибудь и неси, — скомандовал пупс. — А мне что-то… Коля… Неси ее к врачу, все объясни. До трех суток потом возможно вторичное… Ох…»
— Висечка? — спрашивал Коля, оборачивая Дашу своей рубашкой. — Висечка, или как там тебя по-настоящему… Ты чего?
Но пупс замолк, а Дашка прохрипела, чтобы ей дали в руки Иннокентия, и потом Коле было совсем ни до чего больше, когда он бежал по палящей жаре вверх по склону с полуживой сестренкой на руках, и ноги скользили на горячем песке. И так он бежал, равномерно, как железный, со скоростью пять верст в час, а из деревни навстречу ему со скоростью шесть верст в час бежала толпа народу — Мишка Некрасов, и бабушка, и врач, и соседи, и рыбаки, и почтальон, — и найдите точку дороги, в которой они встретятся. И, Боже мой, когда же этот бесконечный день кончится! Нет, не хочу есть, спасибо, баб, и Мишка тоже молодец, ну прости, прости, не усмотрел, мия кульпа, давай сам пойду утоплюсь, нет не плачу, не маленький, Дашунь, ну ты как тут, сильно больно, серьезно? Эх, ну ладно, слушай: Горбунок-Конек проснулся, встал на лапки, отряхнулся, на Иванушку взглянул… Нет, не плачу я…
Бабушка сидела за столом на веранде, лампу не зажигала. Коля подошел поближе и увидел, что она курит папиросу, и огонек дрожит.
— Баб… — начал он.
Она ухватила его за руку, притянула к себе, расцеловала в обе щеки, обдавая сладковатым табачным дымом.