– Получился не такой уж большой объем. Гравюр ведь у нас намного больше, чем картин.
– Понятно, и гравюры вы просто вынули из рам и сложили в папку. Да, так они занимают совсем мало места.
– Мы спрятали нашу коллекцию только на второй день после начала войны, – сказала Мими. – Эрик всегда утверждал, что Гитлер на нас не нападет.
– Ты так, конечно, не думала.
– Конечно. Я всегда осознавала, насколько фашизм опасен. А Эрик в меньшей мере.
«Это мои фантазии, – размышлял Альберехт, – или Мими с Линой друг друга терпеть не могут? Или Мими раздражена комментариями Лины по поводу отъезда королевы?»
С тоской он подумал о том, что политическая ангажированность Мими отталкивала его так же, как ее плоская грудь. Но она все равно была такая милая, и преданная, и незлопамятная. Но вот Лина…
Он сказал Лине:
– Если немцы нас оккупируют, что ты будешь делать?
– Меня никогда не волновали политические проблемы. Все будет зависеть от того, как немцы себя поведут. Если не будут меня трогать, то я не собираюсь менять мой жизненный распорядок. Вот Мими с Эриком – другое дело. Они всегда по уши сидели в политике.
– Брата Берта разыскивает гестапо, – сказала Мими.
– Уже теперь?
– В немецком самолете, который сбили четыре дня назад, нашли список людей, которых надо немедленно арестовать, как только фрицы займут страну. И в этом списке есть его брат.
– У тебя брат – политик?
– Нет, – ответил Альберехт, – художник.
Лина никак не отреагировала. Кто хоть раз в жизни слышал про Ренсе? Никто и никогда, даже в том маленьком провинциальном городке, где он жил.
Альберехт кашлянул и пояснил, что и как, хотя его никто не просил.
– Мой брат – приверженец дегенеративного искусства. Даже у нас его живописью восхищается разве что горстка людей. Не понимаю, с какой стати Гитлеру беспокоиться.
– Да нет, все понятно, – сказала Лина, – именно поэтому. Массы испытывают беспокойство, когда искусством восхищается только горстка людей. Успех Гитлера во многих отношениях легко объясним. Твоего брата я, разумеется, не знаю и никогда не видела его картин, но та мазня, которую в наши дни выдают за высокое искусство, большинству людей действует на нервы. И когда кто-нибудь вроде Гитлера такое искусство высмеивает, они испытывают облегчение.
Альберехт ничего не ответил, и Мими тоже промолчала.
– Беда только в том, – продолжала Лина, – что большая часть тех картин, которые людям нравятся, – тоже мазня.
«Эта женщина не жалеет усилий, чтобы показать мне, насколько я ей несимпатичен, – подумал Альберехт. – Но как я должен вести себя с женщиной, у которой такие плечи?»