Иду к ней, вываливаю на стол кучу маленьких ножей. Выглядят по-детски, как из мусора собранные. Она смотрит вопросительно.
— Это не от людей, — говорю.
Манька кивает, сгребает ножики.
Многие не хотят тут быть. Многим тут не место. Волк забрал шестерых за шесть лет. Защита помогает, только если в неё поверить.
Спонсор ходит, как к себе домой. Уже и подслушивать скучно — одна песня. Но сейчас по-другому. Сейчас я чую то же, что волк. Это нам обоим не нравится.
Спонсор идёт к Матушке. Волк — за ним, как привязанный. В стае есть иерархия. Но меня он скрыл от взгляда Кочерыгина.
Я бегу к слуховому окну.
— Знаешь, — говорит Спонсор. — Я долго притворялся хорошим. И мог бы ещё. Терпения у меня много. Но это твоё заявление…
— Не угрожай мне.
— Что, ещё одну заяву ментам напишешь?
— Да что ты… А…
Принимать человеческий облик они могут. Гипнотизировать они могут. А сейчас волк набрался сил.
Из кабинета выходит довольный Кочерыгин, джентельменским жестом пропускает Матушку. Я прячусь за углом.
Он ведь хотел не просто нас выселить. Он хотел наказать. Молодую девчонку, которая осмелилась ему перечить. Детей, которые ему мешали. Пытался всё исподволь, скрытно, лишь бы на него не подумали. Готов был ждать, сколько угодно, чтобы получить дом официально, по закону. Мы это знали. Но всё, что могли — не реагировать на провокации. А этот план он, наверное, берёг на крайний случай.
Кочерыгин к выходу идёт. Развязно, уверенно, по-хозяйски. Матушка остаётся, заглядывает к нянечкам.
— Сегодня выходной у всех, — говорит металлическим голосом.
Никто не разбирается. Бормочут быстрые «спасибо» и убегают, пока удача повёрнута нужным местом. Им нет до нас дела.
Я иду осторожно, по углам прячусь. Уже сам понимаю, как от теней скрываться. Хотя не нужно. Мой волк знает, где я.
Матушка заходит в столовую, берёт из кухни тесак. Движения угловатые, через силу. Дети настораживаются. Быстро всё понимают, достают мои ножики самодельные.
Я застыл на пороге. У входа человек-уголёк нарисованный. Уже стёрся, побледнел, но также приветлив. Напоминание о Ваньке-художнике. Он всё под футболку прятал: мелки, краски, сладости. Боялся, что отберут. Потом ходил с разноцветным животом и в испачканной одежде.
— Стой, — кричу.
Матушка оборачивается. Улыбается неестественно, хищно, будто скалится.
— Я — охотник, — говорю. — И сегодня мне восемнадцать.
Волк об этом знает. Весь день рядом.
Достаю нож.
— И что? — Матушка расставляет руки в стороны. — Убьёшь меня?
— Они — моя стая. Уходи. У тебя достаточно сил.
— Не могу, — мотает головой.