И вот она.
Моя мать, девичья фамилия которой была Кинси, родилась в Ломпоке, Калифорния. Я точно была членом семьи Кинси, за исключением того, что между нами не было контакта (о котором бы я знала) с тех пор, как погибли мои родители. Тогда я сделала копию документа, которую хранила у себя. Теперь я смотрела на нее новыми глазами. Моего деда с отцовской стороны звали Квиллен Миллоун. Бабушку звали Ребекка. Ее девичья фамилия была Дэйс.
Их единственный сын, мой отец, был Терренс Рэнделл Миллоун, которого называли Рэнди.
Местом его рождения был Бэйкерсфилд, Калифорния, о чем я забыла. Полное имя Терренса Дэйса было Рэнделл Терренс Дэйс. Два имени, наверное, чередовались в семье, бог знает, сколько лет. Если у Ребекки Дэйс были братья, это объяснило бы, как сохранилась фамилия Дэйс.
Почему я сразу не вспомнила, когда услышала эту фамилию? Не то, чтобы это была распространенная фамилия, как Смит или Джонс. Дело в том, что я росла, думая о себе, как о сироте. Моя тетя Джин, по своим личным причинам, всегда избегала разговоров о семейной истории. Будучи близко знакома с фактами, она не проявляла никакого желания знакомить с прошлым меня. Когда многочисленные родичи из семьи Кинси появились в моей жизни, я отреагировала так, будто в мой мир произошло вторжение инопланетян. Я не привыкла к кузинам и тетушкам, и меня раздражали их попытки завязать знакомство, продиктованные самыми добрыми намерениями. Существование моей бабушки с материнской стороны, Корнелии Стрейт Ла Гранд Кинси, стало для меня шоком, и не тем, который я смогла принять с достоинством. В течение последних пары лет я приспособилась (более или менее), но полностью не примирилась.
В свою защиту должна сказать, что, когда Джон Доу впервые предстал перед моими глазами, холодный, серый и застывший, как камень, на тележке в офисе коронера, у меня не было ни единого шанса подозревать, что между нами есть какая-то родственная связь. Теперь он практически принадлежал мне, и я была ответственна за распределение его наследства, которое состояло только из наличных, полностью оставленных мне. Почему это казалось таким неправильным? В завещании не упоминалось, что должно быть сделано с его останками. Я могла бы распорядиться его похоронами, но что, если его дети захотят принять участие в решении? Несмотря на то, что они его отвергли, и его последующее отречение от них, он все-таки оставался их отцом, и проблему никак нельзя было назвать решенной.
Изменит или нет его смерть эмоциональный климат в их сердцах, это была моя работа — сообщить им новость и предложить оливковую ветвь. Конечно, дети должны почувствовать облегчение, узнав о его невиновности. В чем бы ни состояла природа их раздора, призрак их отца как насильника и хладнокровного убийцы больше не будет их тревожить.