– Да иди ты! – Матильда попыталась его пнуть, но он только засмеялся.
И поднялся, оставив ее лежать.
Разумеется, она тут же дернулась, пытаясь освободить руки, но только содрала кожу на запястьях. Из глаз брызнули злые слезы.
– Прелестная куколка. – Матильду одобрительно похлопали по бедру и снова засмеялись, когда она дернулась. – Люблю горячих девочек.
Судя по шелесту ткани, какому-то скрипу и стуку, он раздевался. А Матильда плакала от злости и бессилия. Ей не было страшно. Смысл бояться, когда ты уже однажды умерла? Если он ее покалечит – и черт с ним, с проклятым новым миром. Калекой она жить не останется. Убьет – тем более плевать, тогда все скоро закончится. Вот только напоследок она как-нибудь извернется и что-нибудь ему откусит.
Лишь бы уже скорее все закончилось!
Шелест ткани стих – мерзавец разделся.
Матильда зажмурилась крепче и постаралась расслабить сведенные злостью и адреналином мышцы. Как там звучит совет жертвам насилия? Расслабьтесь и получите удовольствие? Насчет удовольствия она крепко сомневалась, она и от нормального-то секса по обоюдному согласию его никогда толком не получала. Массаж спины и то был приятнее, чем эта дурацкая возня. А уж сейчас… Впрочем, если ему хватило драки перед сексом, то сейчас все будет быстро.
Ну? Что его не слышно? Все упало?
Еще несколько секунд подождав, Матильда все же открыла глаза. И тихо выругалась.
Мерзавец, совершенно голый, сидел в кресле, разглядывал ее и пил вино из пузатого бокала. Выглядел он неприлично довольным.
– Надо же, открыла глазки, – хмыкнул он… и на Матильду накатила волна жара.
Даже не так. Не накатила, а зародилась где-то внутри, прокатилась по всему телу вибрирующей волной и оставила после себя горячую душную истому и голод. Совершенно определенный сексуальный голод.
– Какого черта вы творите? – просипела она, сжав бедра: между ног все пульсировал и горело.
– Я предпочитаю взаимное удовольствие, куколка, – криво усмехнулся маг и поднялся с кресла.
Матильда очень хотела снова зажмуриться или отвернуться, но не могла. Ее взгляд прилип к поджарому мужскому телу, влажный жар между ног сделался нестерпимым. Бессильная злость кипела в ней, переплавлялась в желание, в требование, в необходимость секса. Этот невзрачный, серый человек сейчас казался ей Аполлоном Бельведерским, Расселом Кроу и Микки Рурком в одном флаконе.
– Не надо, – попросила она, цепляясь за остатки ускользающего разума, – отпустите меня! Я сама…
– Конечно сама, куколка. – Он сел рядом на постель.
От близости мужского тела Матильда задрожала и потянулась к нему, отчаянно ненавидя себя за слабость и его – за извращенное насилие. А когда он накрыл ее грудь горячей ладонью, застонала от пронзившего тело удовольствия.