— Ты видишь «Незнакомку с бокалом вина» последние минуты в своей жизни, — жестко, но стараясь не вносить особых интонаций в свой тон, заговорил я. — Хочешь что-нибудь сказать?
Думаю, он все прекрасно понимал. Понимал, что говорить не имеет никакого смысла. Что все уже решено. Он поднял голову и устремил на меня свои глаза, в которых уже не было слез. Ты понял, он просто выл, у него даже слезы не текли, он просто выл в отчаянии, понимая, что все кончено. И тут я увидел, точнее почувствовал, что несмотря на великое горе, на истинное отчаяние, он может мыслить абсолютно адекватно и рационально. В глазах его на секунду появился такой отблеск, словно он говорил ими: «Как же так? Как это могло произойти?» И более того, когда он перевел взгляд на картину, я понял, что он мысленно с ней прощается, говорит ей последнее «прощай». Этот сукин сын все понял! Я, конечно, хотел более эмоционального концерта, но этот ублюдок не пальцем делан, он понимал, что выхода у него нет. И вместо слов, он лишь вновь склонился к полу.
— Я думаю, теперь ты ясно понимаешь, что ты не всесильный и не самый умный. Я все вижу и понимаю, и поверь, — тут я сделал ударение, — в отличие от тебя, мне действительно плевать на эту мазанину. Единственное, что мне нужно — это причинить тебе боль! Ты больше никогда в жизни не увидишь картину, смирись с этим. А если станешь настаивать на ином, я уничтожу ее на твоих глазах, а дальше будь что будет! Хоть смерть.
Он выслушал меня безмолвно. Когда я закончил, он поднял на меня свой взгляд — исполненный неминуемого горя, и то выражение адекватности, которое я заметил немного ранее, вновь читалось в нем. Он выпрямился и стоя передо мной на коленях заговорил дрожащим, но уверенным тоном:
— Если ты скажешь, чтобы я целовал пыль под твоими ногами — я сделаю это. Если заставишь грызть асфальт — я сделаю это. Если прикажешь мне сидеть на цепи в зной и холод у твоего дома — я сделаю это. Я пойду на все ради нее, только не забирай у меня самое дорогое, что есть в моем мире. Ты не представляешь, что ты делаешь, ты на глазах отца убиваешь его дочь. Я стою перед тобой на коленях и молю тебя не убивать ее.
— Нет, — холодно ответил я.
Мартин кивнул, и слеза потекла по его щеке.
— Я вижу, что ты не боишься меня, наверное, ты за что-то мне мстишь. Но и моя месть может быть ужасной — помни это. Если хочешь денег, я прям сейчас могу выписать тебе чек на любую сумму, вплоть до того что твои внуки еще будут пользоваться этими деньгами, я дам тебе все что захочешь…
— Поздно, — перебил я. — Когда-то ты мог стать моим богом, стать моим спасителем, но не сейчас. Сейчас поздно. Ты и сам прекрасно понимаешь, что все твои мольбы не имеют никакого смысла. Ты проиграл, Мартин. Ты повержен.