Я больше не могу».
«Продолжим.
Понимаешь, друг, до Мари я ничего о них не знал. Вообще не был знаком с ними — не видел, не интересовался, не пробовал. Разве что, траву иногда покуривал в компании — но это так… буквально, несколько раз, и даже мысли не допускал, что это может перейти во что-то большее. Я не знал, как действуют сильные опиоидные наркотики, как ведут себя под кайфом, что происходит с человеком в этом состоянии, каковы его мысли и рассуждения, поступки и мотивы. Все это было мне невдомек. Потому в тот вечер понедельника, я и не смог понять, что она под кайфом, что ее сонливость и усталость, неприятный запах в квартире — что все это следствие наркотика. Более того, я видел ее в этом состоянии первый раз — до того дня вряд ли она срывалась — вспоминая ее, я не могу вспомнить, еще хоть одного дня, когда с ней происходило бы что-то подобное. Думаю, что именно в тот день, может за день до него, она и сорвалась.
Как впоследствии мне рассказывала ее тетя Джил, впервые она попробовала героин в девятнадцать лет. Как-то Мари пришла к ней в сильном возбуждении, ее трясло от страха и волнения, и с большим трудом она смогла открыть ей тайну, что в течение трех недель шесть раз делала инъекции героина, и что чувствует невыносимую тягу повторить. Она была напугана тем, что начинала уже испытывать зависимость, и обратилась за помощью. Ей наняли дорогого психолога, Джил уговорила ее на время переехать к ней, и на начальном этапе зависимость — если это уже была зависимость — удалось остановить. Но ощущения, которые она испытывала под кайфом, навсегда врезались в ее память и сознание. Говорят, что это навек. Опиоидная эйфория навсегда захватывает память, и память сама приводит человека к тому моменту, когда повторить эту эйфорию кажется единственно правильным выходом. Да, Мари нашла в наркотиках покой — тот самый покой, о котором она всегда мечтала — нашла в самом страшном и безвозвратном пути, по которому билет дается только в один конец.
Через год ситуация повторилась. Как рассказывала сама Джил, в этот раз Мари ей не призналась. К тому времени, несмотря на все уговоры тети, Мари вновь жила отдельно — говорила, что ей необходим простор и одиночество, и прочее. И Джил заметила, что Мари начала ее избегать, хоть они и были очень близки, насколько вообще Мари могла подпустить к себе человека. Примерно, так же как и я, она без предупреждения приехала к ней в день, когда не на шутку разволновалась из-за не отвечающего телефона и трехдневного молчания племянницы. И обнаружила ее в том же состоянии, в каком обнаружил ее я в вечер понедельника. Но Джил все поняла сразу. Тяжелый разговор, мольбы, уговоры бросить, вновь помощь психолога — но в этот раз уже все более сложно. И два месяца в клинике по собственному желанию — да, бедняжка понимала, куда она катится и что с ней происходит. Она хотела остановиться, искренне хотела. Она не кололась в компаниях, в притонах, нет. Она лишь знала, где можно купить героин и кололась дома — одна, в полном одиночестве, рискуя поймать передозировку.