— Да разве же это женщина, святой отец? Это же просто шлюха! — пренебрежительно говорил Венсан. — Малолетняя продажная шваль! Ей бы работать идти, а она проститутка… что же еще с такими-то делать? Ну, дал по морде, так и по заслугам ведь. Будет знать, как на мужчину голос повышать, а то… шлюха, а еще что-то строит из себя. И вообще… это все получилось… случайно. Ну, что я виноват, в конце концов, что жена состарилась раньше времени? — с возмущением закончил Венсан.
— Ну да, ну да… — шептал отец Питер, чувствуя, как отвращение накрывает его с головой. — А когда жена твоя возвращается?
— Сегодня вечером она возвращается, — разочарованно ответил Венсан.
— Ты говорил, что у тебя есть дочь, сколько ей лет?
— Восемнадцать, — спокойно ответил Венсан. — А что?
— Нет-нет, ничего, — задумчиво ответил Питер. — Восемнадцать, восемнадцать, — священник покачал головой и резко проговорил: — Отпускаю тебе супружескую измену. Ты свободен.
— О! Спасибо, спасибо, — залепетал Венсан. — Я… я обещаю, отец Питер…
— Ты свободен! — Питер не сдержался и крикнул это со злостью. — Не называй меня по имени и уходи отсюда!
— Но, святой отец, вы же сами… — с недоумением говорил Венсан.
— До свидания, Венсан, — Питер начинал терять терпение. — До свидания!
— До свидания… — смущенно прошептал исповедник, неуклюже покинул конфессионал, а вслед за ним и здание храма.
Святой отец Питер еще минуты три оставался в конфессионале, закрыв лицо руками. Затем он вышел и, пройдя в зал небольшого храма, присел на одну из скамей. Питер Даут был молодым, тридцатидвухлетним мужчиной высокого роста, с острыми чертами гладко выбритого лица. У него были длинные черные волосы до плеч и выразительные темно-карие глаза. Одет он был, как и полагается в сутану, на груди висел крест.
Он долго сидел, глядя себе под ноги. Затем поднял грустный взгляд на распятие над алтарем и негромко заговорил:
— Ну что? Думаешь, легко мне это дается? Вот так вот взять и отпустить этому идиоту от твоего имени? А? А ведь он не каяться пришел, и ты сам это знаешь. Он пришел ко мне рассказать. Рассказать историю — знаешь, как в баре собираются и за кружкой пива рассказывают о последних приключениях и происшествиях. Вот только этому даже некому рассказать, поэтому он и пришел к тебе. Интересно было? Лично меня чуть не вырвало.
Питер помолчал и вновь устремил взгляд в пол.
— Да знаю я… что должен помочь ему каяться, что должен подтолкнуть его душу к осознанию своих грехов. Но… ты ведь не хуже меня понимаешь, что в этом случае это было бы абсолютно бесполезно. Ты же сам прекрасно понял, почему он пришел… потому что боится… ада боится. Он не раскаивается, он даже не понимает своих грехов. Он даже не раскаивался в измене — он просто боялся. Боялся того, что придется ответить. Какая же это исповедь? Да, это был просто рассказ. Рассказ ничтожества, трясущегося за свою шкуру. И что ты думаешь, я не понимаю, что поступил неправильно? Прекрасно понимаю. Я не должен был прощать. Но… ведь подумай сам, что бы из этого вышло. Если бы я сказал ему подумать над своими поступками, указал ему на все его ошибки, на все его еще более мерзкие грехи, которых он даже НЕ ЗАМЕЧАЕТ! Ты ведь лучше меня знаешь, что он бы этого не сделал. Из-за страха. Страх многим не позволяет понять свои ошибки — не позволяет признать в себе первородную сволочь, и попытаться стать лучше. Зачем, да? Зачем так тяжело трудиться, чтобы стать лучше? Если можно просто забыть о грехе, оставить в прошлом и идти дальше, не замечая, как страх вползает в душу и распространяет свою опухоль. Да уж… страх — это неразлучный спутник извращенцев и глупцов. Страх — это их второе «Я». Сначала они боятся тебя — даже те, кто в тебя не верит, все равно боятся тебя подсознательно, надо же им хоть чего-то боятся. Потом боятся ада, потом всего, что их окружает, и, в конце концов — себя. На этом и точка. Вот так и живут. А этот… он ведь ярчайший пример. Пример животного, обуреваемого страхом. Настолько мерзкого, что изменив своей и без того несчастной жене — которая, я думаю молится о том, чтобы он ей изменял… настолько мерзкого, что изменив бежит в церковь. То есть без малейшего намека на самообладание и самовыражение свих страхов. И он еще и верит в тебя. Тебе там, какого видеть таких персонажей, поминающих тебя в своих молитвах? Все! Страх сожрал его. Страх возмездия, которого он боится более всего. Нет, он не боится потерять семью — он боится твоего возмездия.