— Надо же, куда забросил! — хмыкнул про себя ветеринар. — Перебрал я вчера основательно.
То же самое сказала мужу и Оксана, которую он нашел в хлеву возле коровы Марты.
А во дворе Байстрюковских стоял немыслимый тарарам. Благим матом, будто пьяный военком на сборах, орал сам Пал Саныч; вопила, как резанная, его жена; натужно мычал и хрипел, словно бугай после кастрации, Петро; отчаянно заливался лаем плешивый Кутька, не понимая, что происходит на подведомственной ему территории.
У калитки нервно переминались с ноги на ногу несколько старушек и механизатор Толик Пипетко, сбежавшиеся на шум. Они во все глаза взирали на происходящее во дворе Байстрюковских, опасаясь вмешиваться. Картина же была презанятнейшая. Голый, как Тарзан, посиневший от холода и злости директор школы одной рукой держал соседа за шиворот пиджачка, другой — за русые растрепанные кудри, и пытался утопить его в снегу. Петро не хотел сдаваться и отчаянно вырывался. Но руки у Пал Саныча — бывшего участника районных соревнований по легкой атлетике — были крепкими, к тому же он прижал соседа всем свои весом, навалившись острыми коленями ему на грудь. Распатешенная, почерневшая ликом Галька стояла на коленях возле Кутькиной конуры и, бьючись в истерике, чуть ли не рвала на себе волосы.
Когда жертва Байстрюковского издала протяжный, истошный вой, похожий на гудок приближающегося к станции тепловоза, Толик Пипетко понял, что его невмешательство, его пассивность, позиция постороннего наблюдателя могут привести к смертоубийству. Он с силой рванул на себя калитку, до половины засыпанную снегом, оторвал ее вместе с петлями и пулей влетел во двор.
Галька, завидев Толика, бросилась к нему с мольбой.
— Спасай! Спасай! — заблеяла она сорвавшимся голосом прямо в лицо решительному механизатору, разбрызгивая слюну и слезы.
Пипетко твердой рукой сгреб Байстрюковского за плечи, пытаясь оторвать от отчаянно брыкающегося Петра. Но не тут-то было! Пал Саныч, не глядя, пнул Толика кулаком под ребро и насел на соседа пуще прежнего. От этого тумака Пипетко задохнулся, переломился пополам и, шатаясь, отошел в сторону.
— Ой, Толечка! Спасай! Спасай, умоляю тебя! — канючила Галька, сменив фальцет на хриплый рык изголодавшегося бычка-недоростка.
Она стремительно приблизилась к барахтающимся в снегу мужикам. Обхватила за шею мужа, прижала его к своей мощной груди и затопила слезами. Пал Саныч дернулся раз-другой, замотал головой, как чумная собачонка, и обмяк, отпуская Петра. Но Галька, намертво сцепив посиневшие руки вокруг шеи Байстрюковского и сжав мокрые, почти черные веки, продолжала твердить, как заведенная: