Я тащился рядом, тупо таращась в асфальт. С каждым новым шагом я порождал, прокручивал и отвергал внутри своей головы десятки фраз и тем для разговоров, но ни одна из них не казалась мне достойна того, чтобы быть высказанной.
Молчание прервала она:
— Зачем ты туда притащился?
— Меня Макс позвал.
— Один кретин позвал, а другой кретин приперся. Детское время давно закончилось, скоро рассвет. Тебя родители, наверное, потеряли уже. Иди домой.
— А ты?
— Что я?
— Ну, я же тебя проводить должен.
— Сама дойду.
— А мне потом Миха ноги выдернет, да и пока нельзя мне домой.
— Почему это тебе нельзя домой?
— Меня отец…
Я хотел сказать: «Убьет», но, поняв всю детскую наивность таких слов, смутился и снова замолчал.
— Так что отец? Что он с тобой сделает?
Я продолжал молчать.
Таня, не дожидаясь моего ответа, почти не касаясь, как мне показалось, земли, быстрыми шагами пробежала по детской площадке и, слегка подпрыгнув, уселась на качели.
— Ну! Чего стоишь как истукан? Покачай меня!
«Покачай ее», — противным голосом съязвил кто-то в моей голове. Я аккуратно обошел песочницу и, подойдя к Татьяне сзади, легонько толкнул старую выцветшую под дождем и солнцем дощечку сиденья.
Качели отозвались громким, протяжным скрипом.
— Чего остановился? Качай!
Невзирая на дикий скрип, продолжала она свою игру.
Я толкнул качели снова, и снова, и снова. Дощечка сиденья была очень маленькой, и мне пришлось задействовать всю свою ловкость, чтобы, раскачивая качели, не касаться руками ни Тани, ни нежной ткани ее юбки.
Каждый раз, взлетая передо мной вверх и устремляясь с новой силой вниз, белая копна ее волос развевалась в воздухе, слегка касаясь моего лица.
Мне нравился этот безудержный, такой неуместный в нашем положении, порыв ее детского веселья.
Из-за нарастающего скрипа я не сразу расслышал ругательства и крики, раздающиеся в наш адрес, из открытого окна на третьем этаже дома напротив детской площадке.
— Ну же! Качай! Качай сильнее!
Как завороженный я с новой силой раскачивал качели и смотрел в окно, в котором на фоне тускло горящей лампочки маячила, выглядывая чуть выше груди, фигура мужчины, выкрикивавшего в наш адрес отборные площадные ругательства.
Протяжный скрип, звонкий девичий смех и отборная брань заполнили все пространство двора и достигли, казалось, своего пика в тот момент, когда в окне погас свет и громко хлопнула форточка.
Таня, не дожидаясь остановки качели, спрыгнула с нее.
— Бежим! — выкрикнула она.
Я побежал вслед за ней прочь с детской площадки из двора через улицу в небольшой сквер, в котором располагался памятник ликвидаторам и жертвам аварии на Чернобыльской АЭС.