Бучинский не знал, зачем приезжал из Кракова иезуитский патер и о чём он толковал, по целым вечерам просиживая, со старым Мнишком и с его зятем Фирлеем; он он одобрительно кивнул, как будто вся подноготная была ему известна. Разговорившийся ксёндз продолжал развивать свои взгляды на дело московского царевича.
— Ну, пусть он и самозванец — предположим; пусть он — Гришка, Григорий. Допустим на минуту такое предположение. Но что же из того? Если он достигнет московского престола и народ ему присягнёт, то он всё равно станет царём московским. В народе русском давно ходят слухи, что Димитрий жив. Наш Киев посещается очень многими богомольцами из Московского царства, и каждый возвращается на родину с известием о чудесном спасении Димитрия. Царь Борис в Москве свирепствует, казнит людей за эти слухи, режет языки, а народ всё больше и больше укрепляется в этом убеждении. Пусть ещё полгодика побушует Борис, пусть отрежет сотни три-четыре языков, и народ так хорошо будет приготовлен, что тогда и сорокалетнего мужчину признает за двадцатилетнего царевича. А наш и годами как раз подходит: Димитрий родился 19 октября 1583 года, а теперь у нас март 1604 года, стало быть ему было бы теперь двадцать лет с половиной. Нашему, кажется, теперь двадцать четыре — двадцать пять. Но эта старообразность весьма удобно объясняется треволнениями и опасностями его скитальческой жизни.
— Нашему? — повторил пан маршалок, пытливо смотря ксёндзу в глаза. — Гм... Понимаю... Это шутка не глупая... это гениальная шутка: сочинить царевича Димитрия!
— Потише, потише, пан маршалок! — вскричал с опаской ксёндз, наливая своему собеседнику новую рюмочку. — Никто тут не сочиняет, и я вам советую верить, что завтра в нашем замке будет настоящий, вполне истинный московский царевич. Для наших целей, конечно, было бы лучше, если бы это оказался самозванец, потому что для какого-нибудь Гришки шаг на московский престол очень велик, и он непременно будет послушным орудием в руках тех, кто поведёт его к цели. Но если это настоящий царевич, то главной опорой своей он будет считать не нас, а своё право. Тогда от пособников своих он может, пожалуй, отделаться одними деньгами или, что много хуже, обещаниями...
— Понимаю, понимаю! — всё повторял пан Бучинский и в рассеянности выпил свою рюмку бесценного вина, выпил без всякого вкуса, без восхищения, как пьют простую водку. — Понимаю. Во всяком случае, благоразумие требует, чтобы мы признавали этого господина царевичем Димитрием, если хотим какой-нибудь выгоды из той каши, которая скоро заварится в Московском государстве... А знаете что? — спросил он вдруг ксёндза и с любопытством посмотрел на него.