— Погодите, — остановил Егоркин. — Бабуль, ты помнишь, что почти два года за квартиру не платишь?
— Я не квартиросъемщица, — радостно взглянула на него старуха.
— Как? А кто же хозяин? — опешил Иван.
— Шурка, дочка моя.
— Почему она не платит?
— Так она же в Воркуте.
— Ну да, — растерялся Иван. — А кто же платить должен?
— Шурка. Она квартиросъемщица.
— Но она же в Воркуте.
— Я и говорю…
— Но вы-то здесь живете?
— Здесь.
— Тогда платить надо…
— Я в дочкиной квартире живу… Не-е, ты воду не мути, пришел, пей, — засмеялась старушка. — Я дошлая, ты меня не собьешь!
— Она не крати… не квати… — попытался вмешаться Федька. — Она не это самое… Понл… Пей… И пропади все пропадом!
— Тут без милиции не разобраться, — взглянул Иван на жену. — Пошли! — поднялся он.
— Девчонку жалко, — сказала Галя. — Пропадет в этом омуте. Спасать надо.
— Это Верка, что ль? — усмехнулся Федька — Верка пропадет? Она тебе сейчас двадцать очков даст… Ты, может, и не нюхала, а у ей два аборта за плечами… За Верку беспокоиться не след…
— Вот мразь! — брезгливо произнес Иван о Федьке, как об отсутствующем. — И ведь не убедишь его, не поймет, что он мразь… Действительно, обсевок!
Они повернулись и пошли из кухни. Гадко на душе было и мерзко. Старушка семенила следом, говоря:
— Вы не сердитесь на Федьку. Может, он что не так ляпнул… Простите его. Он ить не всегда такой был, головастый мужик был. Председатель! Таким колхозом ворочал… Орденов у него страсть: и за войну, и за колхоз… Мы с ним с одной деревни, с-под Куйбышева… Море там строили, и деревню затопили. Стронули нас с места — и пошло кувырком… Я ить тоже замужем была, веселая была. А тута в Москве сошла с колес…
— Галина Степановна, — остановился у выхода Егоркин, — а ведь не дочь вашу судить нужно было, а вас! Вы ее сгубили, и внучке уж, считай, жизнь сломали!
— Правильно, правильно, детка! Я и в суде это говорила. Не послушали…
Егоркин захлопнул дверь.
— Расскажи кто… — проговорил он мрачно, — ни за что бы не поверил… Ох как гадко!.. И я тоже… Судья выискался…
— Девочки, что делается! Ой! — воскликнула Валя Сорокина, врываясь в технический кабинет. Лицо у нее было возбужденное, красное. — Послушайте! — приоткрыла она дверь.
Девчата замерли за своими столами, вытянули шеи. Женские визгливые выкрики донеслись до них, ругань. Дверь вдруг распахнулась, ударила Валю, чуть не сбила ее с ног. В кабинет влетела Люба, секретарша.
— Я боюсь! — округляя в ужасе глаза, проговорила она. — Они сейчас волосы друг у друга рвать начнут. Жуть!
— Кто? Кто? — спрашивала Галя, не понимая, что происходит. Она в последнее время вычитывала, сравнивала перепечатанные отчеты, наряды рабочим оформляла, принимала квартиры. Дел много навалилось, а тут полосой пошли переезды. Люди улучшали жилплощадь, переезжали в новые квартиры. Участок Галин плох был еще и тем, что в пятиэтажки люди надолго не поселялись. Занимали в них квартиры в основном те, кому надо было перебиться два-три года в ожидании хорошего жилья. Пятиэтажки, как гостиницы, только успевай выписывать, принимать квартиры. Прими формально, не заметь, скажем, разбитую раковину — и плати за нее из своих ежемесячных девяноста рублей. Вообще-то, каких там девяноста, вычтут подоходный да за бездетность — и получай семьдесят четыре рубля. Да муж сорок пять приносит, только за квартиру заплатить. Как ни крутишься, на еду с трудом хватает. Поневоле начнешь во всякую щель заглядывать, когда квартиру принимаешь от жильца: как бы что не пропустить, как бы не надул? А каждый жилец уговаривает, уламывает, чтоб приняла без замены испорченных смесителей, разбитых умывальников. Кому хочется оплачивать их? Смалодушничай, прими, а жилец, который въедет в эту квартиру, тебя заставит все заменить. Поэтому в последние дни Гале было не до интриг, которые плелись в жэке. Некогда было следить, как разгорался огонь соперничества между главным инженером и начальником жэка. Поэтому она не понимала, кто скандалит, думала, что опять рабочие по дому сцепились, и пыталась узнать: кто?