– До вечера, Харько.
В доме Лоскута мы оказались только через час. Иван стал седлать наших лошадей и закидывать на них ковровые сумки и баулы, а я в это время разговаривал с отцом, который после того как люди с майдана разошлись, сразу пришел к полковнику.
Батя крепко обнял меня и сказал:
– Горжусь тобой, сын. Все правильно сделал, придраться не к чему.
– Благодарю, отец, но без твоей помощи у меня ничего не получилось бы.
– Чепуха. Дурню ничто не поможет, а ты у меня молодец, – на миг он прервался, посмотрел в мои глаза, затем присел на широкую лавку у окна и добавил: – Честно говоря, не хотел я, чтобы ты химородником становился, но видно, что все во благо нашего народа по воле божьей вершится, и тут Лоскут прав.
– А чего так?
– Некоторые люди, становясь ведунами, случалось, так менялись, что их и не узнать было. Появлялась непонятная заносчивость, и они считали себя выше всех людей, кто вокруг них находился. Слава Богу, что ты не таков. Изменения имеются, но все в лучшую сторону. Значит, мне это зачтется, хорошо тебя воспитал.
– Это получается, что ты меня опасался, и потому со мной общаться не желал?
– Да. Надо было к тебе присмотреться.
– Родному сыну не доверился.
В моем голосе, сама по себе, проскочила легкая обида, а Кондрат, слегка поморщившись, сказал:
– Когда с химородником дело имеешь, даже с таким молодым как ты, осторожность необходима всегда. Тем более что ты моя родная кровь и наследник, и это могло сильно отвести глаза.
– Кстати, насчет наследника. Лоскут говорил, что ты меня своим преемником видишь. Это правда?
– Правда. Наше общество не имеет царей и это благо. Но чтобы выжить, казакам нужна крепкая власть. Последние великие атаманы Черкашенин и Татаринов оставили после себя большую славу, но не достойного наследника и продолжателя своих дел и, в конце концов, нас под себя Москва подмяла. Я этого допустить не могу, и потому на тебя надеюсь.
– Ты прав, отец, и я постараюсь выдержать все испытания, вернуться в Черкасск и снова встать с тобой рядом.
Под окном всхрапнули лошади. Ваня готов, а значит и мне пора. Кондрат это тоже понял, встал с лавки, снова меня обнял и прошептал:
– Удачи тебе, Никифор, и разумения. Помни, персы и горцы коварны, и потому никому не верь. Ступай.
Напутствие отца я запомнил крепко. Развернулся, покинул дом Лоскута и с крыльца запрыгнул на жеребца. Повод одной из лошадей намотал на луку седла и, взмахнув рукой, выкрикнул:
– Гайда!
Мы выметнулись со двора и по опустевшим улочкам донской столицы помчались на выезд. Десять минут и снова мы в чистом поле.