– Девочка? – тут же переспрашивает Скотт. – Дочка?
– Я принял решение, – говорит Фишер. – Принял его за долю секунды, и с тех пор его последствия преследуют меня. Вы должны мне поверить, я ничего такого не планировал. Я вообще не понимал тогда, что делаю. Просто не знал, как скажу Лиз о том, что нашей девочки больше нет.
Мое сердце бьется в такт его словам. Сначала в медленном маршевом ритме, потом постепенно ускоряясь.
Джеймс смотрит на меня.
– Вы тогда уже родили одного здорового близнеца. На подходе был второй, и вот тогда я это и сделал.
Я вся дрожу. Дрожу целиком, от макушки до пяток, даже зубы во рту и те щелкают. Я знаю, что он скажет сейчас, но я не хочу это слышать. Как я это вынесу?
– Лили была моей дочерью, – говорит Фишер. – Нашей с Лиз. Но она умерла через несколько минут после рождения, и я был вне себя от горя. Наверное, я тогда чуть-чуть спятил.
– Лили была вашей? – шепчу я, чувствуя, как по моей коже пробегают мурашки.
Но доктор не отвечает, так он занят своей исповедью.
– Скотт, вы были заняты телефоном, писали родственникам, что у вас родился сын, – продолжает он свой рассказ. – Я еще сказал вам, что телефоны могут повлиять на больничное оборудование, и велел вам выйти из комнаты. Сказал, чтобы вы шли в залу ожидания для родителей. И добавил, что ваш второй ребенок появится на свет минут через двадцать. Я солгал.
Теперь Фишер снова обращается ко мне.
– Сразу перед тем, как родился ваш второй ребенок, я выслал акушерку проверить другую роженицу. Процесс рождения первого ребенка и болеутоляющие мешали вам ясно воспринимать реальность. В момент чистого безумия я подменил детей. Подменил вашего живого ребенка на своего, мертвого.
Он теребит себя за щеку, будучи не в силах посмотреть в глаза мне или Скотту. Его взгляд устремлен куда-то далеко.
– Гарри… был братом Сэма, – говорит Фишер. – Он был вашим вторым ребенком. Он есть ваш второй ребенок. Я сделал ужасную вещь, знаю. Мне нет оправданий. Но тогда я говорил себе, что ведь у вас уже есть один здоровый малыш. Я говорил себе, что делаю это ради Лиз, чтобы уберечь ее от горя. Она бы не смогла с этим жить… Мне жаль, мне так ужасно жаль…
– Уберечь ее от горя? – еле слышно шепчу я себе. – А я? Как же мое горе?
Доктор продолжает твердить, как ему жаль. Надо же, сотворил такую кошмарную вещь, а извиняется так, словно взял последний кусок пирога с тарелки, или машину мне поцарапал, или случайно толкнул меня своей тележкой в супермаркете!..
– За такое одним извинением не отделаешься, – вырывается у меня. – Нельзя просто взять и получить прощение за то, что вы взяли и подменили моего здорового, дышащего малыша на вашу мертвую дочку.