Сергей резко встал и, ничего не говоря, быстро пошёл прочь, к раздевалкам. Злата, лежавшая в соседнем шезлонге, приподнялась на локте и тревожно посмотрела ему вслед:
– Что он, Паш?
– Насколько я знаю своего лучшего друга, вспомнил об Ольге. Она тогда была здесь с нами. Сергей с ума по ней сходил… А она по нему…
– Бедный…
– Он не бедный, он дурной. Ему давно пора уже найти Лёльку и поговорить с ней, наконец. А то дождётся, что она замуж выйдет.
– Не напился бы с горя…
– Ясень? Нет, ты что. Напиться – это не его стиль. Сейчас пойдёт километры по набережной наматывать. Он же обормотом только прикидывается. Между прочим, он дважды был чемпионом Москвы по боевому самбо.
– Ясень?!
– Он самый, ясен пень.
– Я не знала… Паш, ему плохо.
– Вижу. Но помочь ему ничем не могу. Только он сам…
Злата повернулась на бок и прижалась лбом к горячему плечу мужа, поставившего свой шезлонг вплотную к её. Солнце заливало всё вокруг, что-то ласковое и успокаивающее шептали волны. Но ей было грустно и хотелось плакать.
– Я тебя люблю, – шепнул Павел и посмотрел вверх. По набережной неспешной трусцой удалялся в сторону Тонкого мыса его влюблённый в собственную бывшую жену друг.
Сергей действительно нацепил кроссовки и направился бегать. В голове попеременно звучали то «Единственная» Газманова, то «Пусть тебе приснится», только что услышанная на пляже. Он бежал, наливался злобой на самого себя и, отдуваясь, ритмично бормотал:
Да-же в зер-ка-ле раз-би-том,
Над ос-кол-ка-ми скло-нясь…
И вдруг громко рявкнул, ненавидя себя за всё:
Он убежал уже довольно далеко от центра. Здесь на набережной было малолюдно. И только какая-то бабуля в ужасе шарахнулась в сторону и долго ещё смотрела вслед красному Ясеневу, бегущему в насквозь мокрой футболке. Сложив ладонь с узловатыми пальцами козырьком, она покачала головой и сострадательно произнесла:
– Жалостливо поёт, сердешный…
Допев красивую, но упадническую песню Газманова и добежав до конца набережной, «сердешный» развернулся и в сторону Толстого мыса потрусил, напевая тоже грустную, но всё-таки, на его взгляд, более жизнеутверждающую, ту самую, про Пальма-де-Майорка. Многие слова он запомнил. А те места, где память подводила, заполнял энергичным мурлыканьем.
По набережной катил бело-голубой паровозик. И Сергей вдруг махнул рукой, остановил его и влез в маленький открытый вагончик, втиснувшись рядом с весёлыми детьми и их родителями. У большой белой арки напротив памятника Лермонтову паровозик разворачивался. Ясень выбрался сам, помог вылезти всем детям и их мамочкам, помахал рукой румяному толстячку, ужасно похожему на него самого в детстве, и побежал дальше, бурча: