— Возмущаться будете?
— Подожду — что скажете.
— Сначала прочтите вот это.
Он развернул перед Стасом газету.
«…выловлен из реки труп Григория Распутина.».
«Так, — прикинул про себя Стас, хорошо помнивший последовательность событий. — Значит, они его убивали в тот момент, когда я только подъезжал к дому».
— Вы можете ни себя, ни меня ни в чём не винить. Он был мёртв уже вчера утром. Точнее, даже ночью.
— Знаю, — безучастно сказал Сизов. — Расследование прекратят, никого не накажут, через пару месяцев император отречётся от трона. Ну, теперь всё? Мне можно ехать домой?
Глава 11. Когда всё рушится
Стас ехал по Петрограду на своём недавно купленном «Форде», любовно прозванном в Америке «жестянка Лиззи[70]». Не стоило, конечно, явно светиться — после прошедшего на днях «хлебного бунта» и последовавших за ним погромов было небезопасно даже просто появляться на улицу, а уж появиться в офицерской форме было бы сущим безумием. Потому и одет был опер в свитер с глухим воротом, кожаную шоферскую куртку и кожаный же картуз.
Для всех вокруг произошедшие события казались, ну, просто очередными беспорядками. Мало ли их было на Руси!.. Однако, для него, родившегося во второй половине XX века, никакого секрета, конечно, не было — началась февральская революция, будь она трижды неладна. Впереди отречение царя, преданного теми ничтожествами, которыми он сам же себя и окружил, «душка Керенский», Верховный Главноуговаривающий, бля!.. И ещё много чего, о чём даже думать не хотелось.
Следовало принять какое-то решение, а он по-прежнему зависал между Сциллой и Харибдой. Пять с лишним лет, проведённые здесь, в этой России, изменили всю систему его мировоззрения. Сначала были сломаны советские стереотипы, которые он успел-таки захватить на школьных уроках истории, и всё стало казаться ясным и понятным. Но следом за ними полетели в мусорное ведро «знания», полученные в перестройку. А последними, на сладкое, рухнули те, первые впечатления, полученные в первые месяцы уже здесь.
Посвистывала позёмка, гоня по мостовой текучие белые узоры. Стас поёжился. Февраль семнадцатого года, действительно, выдался студёным. Редкие прохожие, оглядываясь, старались побыстрее миновать ставшие смертельно опасными улицы родного города. Под эту «революционную» марку мгновенно подстроились и всякого рода налётчики. Были случаи, когда раздетые попросту замерзали, не сумев добраться до дома. Извозчики в ночь не выезжали, а стучаться в наглухо запертые двери было бесполезно.
Несколько раз ему попались компании пьяных солдат и матросов с красными бантами. Эти шли открыто, чувствуя себя хозяевами положения. Раза два ему вслед что-то орали, не то матеря, не то требуя остановиться, но он продолжал ехать, даже не поворачивая головы. С «бакланами», он знал, лучше всего сохранять спокойную твёрдость, от вежливости или, не дай Бог, заискивания, беспредельщики сразу наливаются злобной уверенностью в себе, и тогда восстановить «статус-кво» бывает весьма сложно.