— Из Гадринсетта к нам толпами вдут люди, к тому же название очень подходит — в переводе с древнеэркинландского наречия оно означает «Место собраний». Вот я и назвал так наш лагерь. — Принц поднял кубок с изящной чеканкой: — За Новый Гадринсетт!
Этот тост все приняли с воодушевлением.
Дары равнины и леса пользовались большим успехом. Саймон за обе щеки уписывал изысканные яства. У него не было во рту ни крошки со времени вчерашней полуденной трапезы, так что большую часть ночного бдения он предавался недостойным рыцаря размышлениям о еде. Голод немного притупился во время церемонии посвящения в рыцари, зато сейчас аппетит вырос вдвое.
Джеремия стоял за спиной Саймона, наполняя его кубок, как только это становилось необходимо. Саймона смущало, что хейхолтский приятель так прислуживает ему, но Джеремия гордился своим положением и не променял бы его ни на что.
Джеремия явился к Сесуадре, привлеченный слухами о растущей армии Джошуа. Саймон никак не ожидал такой встречи и был очень удивлен переменами, которые произошли во внешности и характере мальчика свечника. И если Саймон удивлялся, то Джеремия просто долго не мог поверить, что Саймон действительно цел и невредим, и восхищался его великолепными приключениями. Он считал божьим чудом то, что Саймон уцелел, пережив столько опасностей, и стал его оруженосцем, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. Сначала это раздражало Саймона, но потом он понял, что дружбе это не помеха, и успокоился.
Джеремия в отличие от Саймона очень мало говорил о себе. Он сказал только, что работал в литейной Хейхолта и что Инч, бывший помощник доктора Моргенса, стал теперь мастером литейщиков. Саймон подозревал, что Джеремия о многом умалчивает, недоумевал, но молчал. Он никого не собирался уличать во лжи и скрытничестве, но теперь-то он рыцарь…
— Ты о чем-то задумался, Саймон? — спросила леди Воршева, отрывая его от размышлений. Уже становилось заметно, что в ней растет новый человек, но она оставалось все такой же прекрасной и молчаливой. Такими иногда бывают птицы или лошади, которые позволяют человеку ласкать себя, но никогда не становятся по-настоящему ручными. Саймон помнил, как впервые увидел ее в Наглимунде. Еще тогда он поражался, почему у такой красивой женщины такое злое и печальное лицо. В последнее время она повеселела, но в темных глазах все еще оставалась непонятная тоска.
— Простите, леди, я думал… о прошлом. — Он вспыхнул. Кем он стал? Сама леди Воршева запросто говорит с ним. — В мире много странного.
— Да. Странного и жестокого.