— Черной пантерой? — произнес за моей спиной Филиалов. — Однако, эти нетрадиционно ориентированные дамочки отличались храбростью. Но я надеюсь, это не было намеком на Жозефину Бейкер?
Почему-то образ Дамии с пантерой запал мне в голову, и когда через много лет увидел я фотографию Сальвадора Дали с муравьедом на сворке, стал преследовать меня цепкою из сна наяву, возникшей в воображении моем: Дамия с пантерой на одной стороне узкой улочки, Сальвадор Дали с муравьедом на другой, они смотрят друг на друга не вполне гендерными взорами эпатажника и эгоцентристки.
— Около 40 лет, — продолжала Тамила, — Эйлин Грей влюбилась в румынского архитектора, писателя и прожигателя жизни Жана Бадовичи, который был на 17 лет моложе ее. Походя, он произносит фразу о собственном доме с сугубо личными предметами — и она строит для него дом на Лазурном берегу, буквально строит, спроектировав, — своими руками, с помощью двух рабочих. У дома есть имя, в котором зашифрованы инициалы любовников, Е — это Эйлин, 10 — это J, Jean, 2 — В, Badovici, 7 — G, Gray. Дом, белый корабль, выброшенный на скалы, окруженный пиниями, оливами, камнями. Ветром колеблемы парусиновые занавески, блестит металл стульев, столов, перил, то там, то сям лежат отмели ковров с морскими рисунками. На одной из стен — огромная карта с надписью, строкой о плавании из стихотворения Шарля Бодлера; ночью карту освещает настольная лампа. Кожаное кресло Transat с металлическим каркасом напоминает шезлонг трансатлантических лайнеров, всё, что осталось от «Титаника». Мебель Грей сделала сама. Столы ездили по рельсам, табуретки служили лесенками, полки вращались на петлях, шкафы прятались и появлялись, с помощью зеркал и ширм одна комната превращалась в несколько, зеркала играли в операционную и в обсерваторию, всё напоминало декорацию с превращениями, исчезновениями, метаморфный мир пьес Карло Гоцци. Три изречения встречали входивших: в прихожей «entrez lentement», входите медленно; на кухне «sens interdit», запретные чувства? запретное направление?; под вешалкой «défense de rire», смеяться воспрещается.
Среди комнат для одного и одной заблудились две комнатушки для прислуги (или неведомых спутников? незваных гостей?)
Они прожили в доме несколько лет. Всё время приходили гости, друзья Жана. Когда приходил Ле Корбюзье, Эйлин пряталась, она то ли стеснялась, то ли боялась его, то ли терпеть не могла.
А самого мэтра с возникновения дома на утесе преследовала, словно амок, безумная страсть к Е-1027 и неприязнь к его создательнице.