Тогда, так и не поколотив Леонида, Михаил Петрович положил свои крупные, нахальные руки на стол рядом с его мальчишескими, тревожными руками. Положил, чтобы было видно, что одна порода людей всегда будет теснить другую без сантиментов. Михаил Петрович видел, что Леонид терпел стороннюю экспансию с дальним прицелом. По глазам Леонида Михаил Петрович не мог понять, была ли цель Леонида мстительной, злопамятной или, наоборот, смиренной, раболепной. В любом случае Михаилу Петровичу было ясно, что он для Леонида не помехой был на жизненном пути, а лишь попутным недоразумением. Михаил Петрович, не решившись на большее, начал активно дымить в комнате. Леонид никогда не был курильщиком и не выносил табачного дыма, да и Михаил Петрович обычно старался не курить при нем в помещении. На этот раз Леонид тактично молчал: он понимал, что соседу по комнате нужно было теперь хоть как-нибудь, хоть призрачно главенствовать...
...Михаил Петрович открыл глаза до того, как проснуться. От резкой итальянской досады не осталось и следа. Наоборот, он сознавал, что в целом признателен Леониду. Это была признательность запоздалая и поэтому объективная, с настороженностью. Уже после Италии, после банкротства предприятия, после личной драмы Михаила Петровича Леонид вел себя так, словно положение бывшего шефа было отнюдь не унизительным, а в порядке вещей, при котором нет категорий низкого и высокого, счастливого и несчастного, а есть категории пережитого и не пережитого.
Одно время Михаилу Петровичу казалось сомнительным, что Леонид отверг похотливые притязания его жены Надежды, тогда как некоторые другие подчиненные Михаила Петровича таким подарком не побрезговали. Их подлость или растерянность он понимал, непроницаемая деликатность Леонида оставалась для него загадкой, и загадкой невыносимой. Как можно отказываться от тела жены поверженного начальника, который тебе еще совсем недавно причинял столько неприятностей?! Причем и тело-то было не завалящее, холеное, моложавое, разнузданное.
Михаил Петрович вспоминал, как на одной из вечеринок застал Леонида и Надежду в ванной комнате. Леонид стоял у раковины лицом к двери, взяв руки назад, а Надежда в скомканной юбке сидела на кожаном пуфе у ног Леонида, и пряди ее наполовину мелированных волос, с металлической изморосью, касались застегнутой ширинки Леонида. Надежда сквозь слипшиеся, пьяные, чернильные веки, задрав светлый девчоночий подбородок, смотрела на Леонида, а Леонид, не меняя мимики и выражения глаз, с прежней, тугоплавкой мягкостью смотрел на осклабившегося Михаила Петровича.