Вот в эти дни, пока я один в тёмном сарае сидел, и определилась моя судьба. Сломался бы я, выехал в поле — и ничего не вышло бы из меня и моих дел. Но я выдержал, к счастью, не сломался.
«Пускай, — думаю, — будь что будет, а от своих взглядов не отступлюсь!»
И вот все отсеялись уже, и всходы уже у них появились (вперемешку с сорняками), а у меня на поле одни сорняки взошли густым ковром. «Вот, — думаю, — какую заразу приходится весь год кормить, вон сколько корней собралось отсасывать питание у моего проса. Сейчас я покажу им!» Запряг лошадь в борону и буквально накинулся на эти сорняки, всё перепахал, а потом ещё катком специальным прикатал.
Потом настроил я сеялку: есть там специальное устройство, регулирующее количество зёрен, которые высыпаются из сеялки на пашню за определённое число поворотов колеса. Запряг в сеялку лошадей — тогда конные были сеялки, пара лошадей впрягалась. Поехали!
Высеял первый мешок, засыпал второй. За вторым — третий, за третьим — четвёртый. Разошёлся, помню, развеселился! За один день всё поле засеял, которое мне под просо было отведено. Весёлый иду домой.
Солнышко тёплое светит, голову пригревает, жаворонки заливаются над полем. Полное счастье!
Вдруг навстречу мне по дороге едет Косушкин. А выезжал он эффектно очень: на огромной белой кобыле, запряжённой в тарантас на высоченных рессорах.
Поравнялся со мной, натянул поводья: «Тппрру! — И с высоты ко мне обращается: — Закончили сев?» Я так радостно, не подозревая ничего, говорю ему: «Закончил!» — «Всю площадь засеяли?» Я так простодушно говорю ему: «Всю!»
Тогда он привстал даже в своей бричке, коршуном таким надо мною повис: «Тогда почему же у вас, в углу сарая, ещё два мешка семян обнаружено? Для чего вы их предназначили? Мало того, что сроки высева нарушили, ещё государственное зерно утаиваете?» — «Я не утаиваю, — говорю, — я всю площадь засеял!» — «Так-так, — говорит. — Разберёмся — и навряд ли добром это дело у нас закончится!»
Дёрнул вожжи, дальше поехал, — а я стою, душа в пятки ушла. А я тогда ещё недавно только женился — на бабушке твоей Алевтине, дочери академика Мосолова. Она вместе со мной на станции этой работала. Молодая была, весёлая, красивая!
Пришёл я домой сам не свой.
«Всё, — говорю, — Алевтина, беда!» — «Подожди, — она говорит. — Давай спокойно будем разбираться!»
А характер сильный у неё, твёрдый — в отца своего, академика Мосолова. И в трудные моменты жизни она словно спокойнее становилась, даже веселела.
«Давай, — говорит, — посмотрим сначала, что это за мешки!»
Пошли мы в мой семенной сарай, — а там уже два милиционера сидят, вызванные Косушкиным, и охраняют два мешка проса — действительно, два мешка проса в углу почему-то остались, не высеяны!