Апоп «заодно» нагрузил самолет довольно тяжелыми ящиками. Что бы там могло быть? Не оружие ли это? При его-то страстной ненависти к войне?
На следующий день, выйдя из почти пустой гостиницы, мы поехали на место наших прежних пикников, на берег реки. Плетеные шалаши с круглыми столами — срезами могучих деревьев — частично сгорели, частично обгорели. Мы молча шли по руслу высохшей реки. Темных зеленоватых гильз было под ногами почти столько же, сколько гальки.
— Ты думаешь — это понравится туристам?
— Мы все это уберем!
...По-моему, наоборот — еще несколько ящиков привез.
Мы подошли к белой вилле. Колонны были сколоты пулями.
— Здесь миллионеров будем селить!
К воротам подошли трое амбалов в камуфляже, обвешанные оружием.
— Этих мы уберем!
Те слушали его слова с легким недоверием.
Крутя ногами круглую гальку, перемешанную со звонкими гильзами, мы вернулись к машине и поехали в гостиницу, объехав на подъеме ржавый перевернутый бронетранспортер.
— Ты понимаешь, что «Аэрофлот» сюда летать не будет, — сказала я. — Надо тебе купить самолет.
— Нам, за нехорошее наше поведение, никто не продаст! — усмехнулся Апоп небритой щекой.
— Я продам, — произнесла я, чувствуя холодок ужаса.
— Сколько? — спросил Апоп.
Я назвала. Он не дрогнул.
— Но я надеюсь: это останется между нами, — произнес он так же тихо и страстно, как тогда в вагоне шептал: «Сними... пусть тело дышит!»
Боюсь, что его израненная республика так и не узнает, что у нее есть этот самолет!
Мы прилетели на нем обратно в Питер — и когда я спросила его, когда мы на его собственном самолете снова полетим к нему на родину, он задумчиво промолчал.
Честно переведя деньги, Апоп резко исчез и не появлялся: «Не твое дело, женщина, знать о моих планах!» Кстати, они меня и не интересовали... По-моему, их и не было. Отдыхай, мой «единственный».
...Атеф рассеянно выслушал мое предложение, перевел за самолет деньги. Но помнит ли?
Теперь я вздрагиваю от каждого международного звонка. Какой из «единственных»?
Но похоже — пока им не до меня!
Однажды Сиротка вошла ко мне в кабинет без вызова и, сев неожиданно вольно, предложила «просто поболтать». Я изумленно смотрела на нее: что творится?
— Вообще-то на болтовню нет времени.
— Тогда к делу. Институт, я слышала (откуда она могла это слышать?), продает самолет. Хочу его купить.
«Ага, — поняла я. — Деньги «моржа». Сколотил, Значит, кое-что за свою долгую безупречную службу! Но светиться не желает — не позволяет партийная совесть. Скромность, скромность и еще раз скромность. И это хорошо. Думаю, что ее дури он особо разгуляться не даст».