– Отправили в стационар, – сообщает Дьюсан. Он смотрит на монитор аппарата ЭКГ.
Я рада, что родные Рианны так и не узнают о тех страшных статистических данных, которые крутились у меня в голове. Я никогда больше не встречу ни Рианну, ни ее дедушку, ни ее родителей, но я часто думаю о ней, просыпаясь рядом со старой музыкальной шкатулкой, и пытаюсь вообразить, что должна чувствовать ее семья, слыша звуки этой музыки. Мне нравится представлять, как она приходит домой к дедушке, торопливо выполняет домашнее задание, чтобы поскорее усесться за просмотр старых фильмов, и мечтает о славе. Я с облегчением думаю о том, что медицинские знания о диабетическом кетоацидозе достигли такого уровня, когда используется лечение с учетом особенностей физиологии и компенсаторных механизмов организма и на первый план выходит комплексный уход за пациентом, а не попытки исправить набор цифр. Мозг Рианны полностью восстановился. Теперь она живет полной жизнью.
О других пациентах, которые по-прежнему лежат в педиатрическом отделении интенсивной терапии, нельзя положа руку на сердце сказать, что они живут, и не важно, при смерти они или нет. Это место, где нельзя скупиться на заботу во всех ее проявлениях. Здесь работа медсестры предполагает заботу о родителе, который страдает психическим расстройством, вызванным серьезной болезнью его чада, и одновременно обеспечение послеоперационного ухода за ребенком, неспособным, помимо прочего, к обучению. Приходится делать все и сразу, и каждый новый день совсем не похож на предыдущий.
Педиатрическое отделение интенсивной терапии, где я работаю, находится на десятом этаже больницы, в крыле детских медицинских обследований. Выглядит оно футуристично, один из родителей замечает, что оно «похоже на звездолет из фильма “Звездный путь”». Здесь необыкновенно тихо, слышно лишь однообразное гудение аппаратуры и ритмичные убаюкивающие звуки аппаратов ИВЛ. К счастью, отделение интенсивной терапии – это тот уголок больницы, которого большинству из нас удается избежать. Лежащих здесь детей, пока их состояние не станет менее критическим, подключают к приборам искусственного жизнеобеспечения, часто – по причине функциональной недостаточности многих внутренних органов. Это отделение кардинально отличается от ОНП. Здесь все подчинено тщательному контролю и царит организованность (медсестры вроде меня, работающие в интенсивной терапии, часто бывают помешаны на дисциплине), а у каждой койки стоит сложное современное оборудование: аппараты ИВЛ, которые регулируют респираторные процессы в организме пациента, иногда даже аппарат экстракорпоральной мембранной оксигенации (прибор, который заменяет собой сердце и легкие, осуществляя кровообращение вне тела пациента и обогащая его кровь кислородом, после чего она возвращается в организм больного, приобретя ярко-алый оттенок, словно последние лучи заходящего солнца).