— Разница будет всегда, — убежденно возразила Ника. — Бытовые удобства могут сравняться, а жизнь всегда будет разниться.
Ника ненадолго замолчала, походила взад-вперед по комнате, устало опустилась на стул.
— Ты никак не поймешь меня, мама.
Евдокия стиснула губы, худое лицо стало обиженным.
— Где мне понять!
— Ты думаешь, я хочу уехать в город ради всяких удобств. И в городе не у всех теплые нужники, и водопровод не в каждом доме, и годами люди в театрах не бывают… Может, мне после института придется в таких местах жить, что Усовка раем покажется.
— И верно, не пойму я тебя, — грустно и тревожно произнесла Евдокия.
— Что нужно Усовке от меня? — сердито спросила Ника. — Только мои рабочие руки. И больше никого ничто мое не интересует. Здесь мерка одна: что ты сработал. И все! Какая у тебя душа, какой ты человек — этим не интересуются. И все другое, кроме твоих рук, не ценится. Все добро и зло в Усовке понимается в одном: сколько трудодней выработал.
— Это первее всего! — сказала мать, радуясь тому, что наконец-то она поняла дочь.
— Это очень важно, но это не все. Я не умею тебе объяснить, но этого человеку мало. Нет, не понять тебе!
— Где там! — Евдокия часто заморгала заблестевшими глазами, взяла недовязанный шерстяной носок, быстро задвигала спицами.
Ника развела руками, склонилась над раскрытым учебником химии. Но слова и формулы не доходили до ее сознания. Взволнованная мыслями о своей судьбе, она жалела мать, что та не понимает, не представляет иной жизни, кроме своей.
Потянуло ее к людям, пошла в библиотеку, но та перетаскивалась в новое помещение в клубе. Побывала в магазине, отметила, что прибавились кое-какие товары. Встретила Дашу, обрадовалась, будто подруге, сказала:
— В город с картошкой ездила.
— Удачно продала?
— Как все. На этом продукте много не выручишь. Ну да не в этом дело.
— Как в городе-то? Я с полгода не была.
— Вроде получше становится с промтоварами, а с едой плохо: почти все с базара.
— Чего купила?
— Так, мелочь, ничего завидного. Хлеба печеного немного привезла, плохого, ну со щами идет. Забайкальский называется.
— Неужели и Москва такой же хлеб жует?
— Этот самый. Матрене сын из Москвы пишет, просит чистой пшеничной муки привезти на оладьи ребятишкам.
— Ну ничего, все это пройдет, — обнадежила Даша.
Дошли до Дашиного дома.
— Чего-то ты изменилась, девка. — Даша прищурилась на Нику. — Побледнела, похудела.
— Не знаю.
— На душе неспокойно? Да? Скажи.
— Да.
— Так я и думала. Замуж тебе пора. Или просто мужика заведи. Всю тоску с сердца снимет. Ведь девятнадцать годов тебе — не шути.