– С ним все нормально?
– Нет. Вы знали, что ваш отец слушает мюнхенскую радиостанцию?
Она не понимает. Этот паук в обличье девушки-студентки не понимает и трясется.
– Радио…
– Радионуклиды, – подсказывает он. – БНД обучало его обращению с радионуклидами. Нанесение ущерба при помощи изотопов. В его аптеке нашли уран 235, радий 226, стронций 90.
– Я не…
– Цезий 137, кобальт 60…
– Это какая-то…
– Плутоний 239…
– Какая-то ошибка.
За окнами мелькают серые заводские корпуса. Пригород Берлина кажется вымершим. Законопослушные граждане греются в квартирах.
– Добавлял в микстуры таллий и стрихнин…
Автомобиль съезжает к пустырю у реки.
Таня вертит головой.
– Где мы?
– Я вам кое-что покажу.
Он выводит ее, вяло упирающуюся, толкает к выщербленным ступенькам. Между свинцовыми водами Даме и пологим холмом – осклизлые плиты, двухметровая полоса берега. Свет фонарей едва проникает сюда, под автомобильный мост. Темнота смердит мочой и страхом. Ветер гудит в недрах цементной трубы.
Нойман нашаривает в кармане рукоять табельного маузера. Другой рукой, той, на которой нет шрамов, подростковых отметин, достает страницу девичьего дневника. Тычет мерзостью в смазливую мордашку.
Таня парализована ужасом.
– Откуда она у вас? – шепчут пересохшие губы.
– Откуда она у тебя? – рычит Нойман.
– Из… из журнала…
В трубе завывает, кишит чернота. Снег оседает на волосах.
Нойман смотрит на страницу, на фотографию Ива Монтана. Сердечки вокруг и никаких надписей. Его опять перехитрили.
За девушкой вырастают узкие тени.
Капитан читал, что в концентрационных лагерях немцы, экономя боеприпасы, ставили заключенных цепочкой и убивали одним выстрелом двоих. Он постарается пристрелить и Таню, и тьму позади нее.
Нойман извлекает пистолет, и Таня визжит, а тени плодятся, частокол костлявых фигур, и что-то карабкается по водоотводному тоннелю, приближается.
Пораженный Нойман наблюдает, как тени, царапины, кирпичики, лишайник материализуют исполинское лицо с разверстой пастью.
Маузер повисает стволом в плиты. Таня проскакивает мимо безвольно обмякшего Ноймана и стучит каблучками о ступеньки. Он стоит столбом, пока она убегает.
– Хеслер, – шелестит мрак. – Хеслер…
Труба выплевывает горсть листьев и мокрую газету. Нойман подбирает ее. Газета на ощупь как болотная кувшинка. Она датирована завтрашним числом.
На зернистом снимке – зернистый Штрамм при параде.
«Агент ловит нацистского преступника».
«Правосудие торжествует спустя тридцать пять лет».
Буковки брыкаются, не даются Нойману.
– Такое было время, – говорит он рассеянно, – такое время…
Он пятится, а лицо провожает его долгим взглядом.