Народ в роте самый разный, предстояло жить друг с другом три года. Шла, как бы сказать, притирка. Не всегда легко. Слишком уж разный народ. Уже потом, года через два, Толя Кузя выразился в том смысле, что вот мы, уже несколько послужившие, похожи друг на друга, а молодые – пока ещё все разные. И что армия всех стандартизирует, хотя внешне все остаются прежними. Да, конечно, согласился я, иначе и не может быть. Так ведь должно было пройти два года, пока дошло.
Толмачёва мы все невзлюбили разом, дружно все сто двадцать человек. Он был сыном какого-то очень крупного шишки, учился в МИМО. Таких на срочную службу и тогда не призывали, он, по его словам, залетел по собственной дурости. Как он говорил, дед застал его «за этим делом» со школьницей, дочкой папашкиного начальника. Дед у него психованный, ещё в империалистическую ранило, потом в гражданскую да ещё в эту, Отечественную. Инвалид. Ужас-то в том, что в империалистическую и гражданскую дед воевал вместе с Малиновским, называет его Родя. Ну да, с этим самым, Министром Обороны теперешним, в том и ужас весь. Дед психанул, позвонил Роде этому, Малиновскому, тот его и сунул. Не сориентировался вовремя, как он говорил, не надо было ему с этой девкой дома, и вот теперь вынужден с нами лямку тянуть. Делать то, что нормальные люди презирают. Мы, по его словам, ещё не люди, а «народ», нечто вроде рабочего скота. Он и не скрывал своего отношения к нам. Если бы не Женечка, ему бы голову открутили по-быстрому. Упало бы на него что-нибудь на хозработах. Или бы после присяги пристрелили в карауле или на стрельбах. Нечаянно.
Правда, насчёт «пристрелить», скорее всего, чересчур. Хотя, иногда нам читали на вечерней поверке приказы по Вооружённым Силам, в которых упоминались подобные случаи. Так что бывает, оказывается… Уж очень он всем осточертел.
Ну и забегая вперёд, скажу, что его ненависть к Женечке из-за мытья унитазов дошла до того, что в карауле его смену всегда водил начкар, а не разводящий - Женечка. И особенно начкар следил, чтобы после возвращения с поста его автомат был разряжен. На всякий случай, как бы чего не того.
Конфликт начался с первого наряда по роте, в который он попал. Туалет мыть он не нанимался, туда гадят, видите ли, сто двадцать человек, а он должен мыть, ещё не хватало. То, что и он туда ходит и кто-то ежедневно и неоднократно моет, его не трогало. Вам надо, вы и мойте. А я присягу не принимал, и что вы мне сделаете. Вот это он быстро усвоил. Он довольно долго наивно полагал, что папашка его со службы вытащит ещё до присяги, в крайнем случае пристроит куда-то в непыльное место. Где не надо мыть туалеты, нет хозработ и прочих тягот и лишений солдатской службы вроде нарядов, спортплощадки и рукопашного боя, где могут врезать так, что мама моя. (По словам Мишки Пересичного, рукопашный бой выглядит так: зализяку на пузяку – гэп, дэ було рыло, хай будэ пер…ло! Делай: раз, два!) И где есть ресторанная жратва, а не кирзовая каша вперемешку с похожей на оконную замазку гречневой или с жидковатым картофельным пюре с «глазками» (черноокая блондинка) и пятью сантиметрами трески (как съешь три километра трески, так сразу на дембель). И где не бывает по понедельникам «ефрейторский» (вегетарианский) день с обязательным гороховым супом и гороховой же кашей. Он, дурачок, не понимал (скорее, не хотел понимать), что если «Родя» его сюда воткнул, то это надолго, на верных три года, не меньше. «Мечты, мечты, где ваша сладость?..» Как выразился Москаль, ушли мечты, осталась гадость.