Люциус застал Мортимера в одной из гостиных «Стар Инн’а», куда священника по первому же его требованию проводил хозяин постоялого двора. И сектант, судя по всему, даже обрадовался визиту архидьякона: он, улыбаясь, двинулся ему на встречу и со всевозможными изъявлениями радушия, гостеприимным жестом пригласил его усаживаться в кресло.
— Вы сказали, что случай с Филиппом и Маркосом был моим испытанием, — не откладывая и не давая отвлечь себя столь почетным приемом, сразу приступил к делу Люциус. — А оказалось, что оно началось еще раньше — с моего дяди.
— Не совсем, — протянул в ответ «Отверженный», неторопливо возвращаясь на свое место.
Люциус иронично ухмыльнулся неопределенности этих слов Мортимера.
— Вы заставили его поставить на письме печать, — жестко напомнил ему он.
— Не заставили, а уговорили, — тут же отозвался сектант, даже не прося уточнить, о каком собственно письме идет речь; и, пожав плечами, добавил: — То был всего лишь еще один чужой выбор, повлиявший на вашу судьбу.
Очевидно, сказав это, «Отверженный» посчитал вопрос исчерпанным, потому как замолчал и выжидающе посмотрел на Люциуса готовый продолжить разговор на другие темы. Однако архидьякон не был удовлетворен сказанным и так же выжидающе взирал на Мортимера. Сектант вздохнул.
— Видите ли, — приступил он к пояснению, — письмо, как и ваш визит к больному кожевнику Скину, должно было только показать вам боль и несправедливость нашего мира и подготовить к испытанию выбора между Вимером и Обклэром. Что же до барона Анкепа… — Мортимер вновь пожал плечами, — мы даже не предполагали, что он пойдет к вам извиняться за свою пьяную шутку и к чему это его намерение приведет. Однако, признаюсь, всё было очень кстати. Как и недавняя смерть вашего знакомца Кристофера. — Сектант злорадно ухмыльнулся. — Я ведь говорил, что он будет несчастен.
Архидьякон слушал «Отверженного» и не сводил с него полного чувством омерзения взгляда. Он не понимал, как человек может так просто и с таким удовольствием говорить о смерти других людей, одна из которых, к тому же, в его речах оказалась «очень кстати», а другая дала возможность вставить в разговор фразу «я ведь говорил». Притом, что обе эти смерти, как и гибель, других упомянутых им людей, были во многом и на его совести.
Люциус еще раз посмотрел на Мортимера и, наконец, отчаявшись его понять, покачал головой.
— После всего вами сказанного меня интересует лишь одно, — тихо произнес он, но вдруг сорвался на гневный шепот: — Кем вы, черт возьми, себя возомнили, чтобы так жестоко играть человеческими судьбами?