Я с завистью провожал Колина. Мне так хотелось стать таким как он — большим, серьезным и самостоятельным. Чтобы я тоже мог уезжать сразу после рождества. Смотреть как маман подобострастно крутится передо мной, поправляет мне пиджак и приглаживает один волосок к другому, как отец чинно протягивает мне руку, крепко ее сжимает, демонстрируя, что уже не считает меня собачьим дерьмом. Колин спускал свой небольшой черный чемоданчик и непременно перед самым отъездом дарил мне какую-нибудь безделицу, непременно самобытную и диковинную, из далекой страны, которую ему случалось посетить со своей благой миссией.
Я сидел и пялился на огоньки в окне. Они были так близко. И так далеко. Свою единственную вылазку на рождественскую ярмарку мы уже израсходовали. Я выбрал радиоуправляемый самолет. Сказать честно, глаза у меня разбегались. Я хотел всего и сразу, но можно было только одно. Я никак не мог решить, что лучше — самолет или гигантская коробка с конструктором. Выбор за меня сделала мама. Самолет стоил на пять баксов дешевле. Они не называли это жадностью, они называли это бережливостью. Но предпочтение одной игрушки другой только потому что, что она дешевле на пять санных баксов — это скупердяйство, в какую бы благородную обертку его не пытались облечь.
Мучительные страсть к ярмарке соседствовала с томительным чувством ожидания. Я ждал Колина. Я с нетерпением всматривался в дорогу, надеясь заметить там такси, которое высадит моего брата у дома, а потом, буксуя в зимней слякоти и обильно посыпая эту самую слякоть ругательствами, уедет восвояси. Но машины все не было и не было. День проходил за днем, вечер за вечером. К середине декабря я обычно свыкался с мыслью о том, что ярмарки мне больше не видать как своих ушей, разве что из далекого окна, дорисовывая в воображении все то, что мне так и не удалось узнать поближе — небольшую карусель с лошадками, вагончик с разноцветными тянучками или фото в будке фотографий.
Наконец, в один из тех редких зимних деньков, как снег особо пушистый, сухой валит с самого утра, а небо, вопреки этому, делается к обеду особенно ясным, у нашего дома припарковалось такси. Я вне себя от радости принялся записывать в дневник числа, даты, оставлять столь важные зарубочки для меня, метки. Дневник не отпускал меня, мне важно было отметить все, всю эту ненужную шелуху, которая скрывает под собой эмоции. Когда я слетел по лестнице вниз, то вместо брата с его спокойной, искрящейся добром улыбкой, я увидел отца Джереми — печального и строгого. Мать тихо рыдала на диванчике, а отец, с раскрасневшимся лицом что-то бессвязно бормотал о том, как и когда доставить тело. Увидев меня, они замолчали. Так замолкал я, когда меня, не жалеющего похабных комментариев, застукивали за просмотром журналов для взрослых. Они были застигнуты врасплох, не подготовлены и растеряны, подавлены новыми для них чувствами и эмоциями. Они не знали что мне сказать. А я все уже понял. Колина не стало.