После этого вечера, я старался не думать о поцелуе, да времени особо не было. Рик фонтанировал идеями и мы в каждую свободную от учебы минуту предавались творчеству. Мы написали с десяток пьесок и я был убежден, одна из них да выстрелит. Рик старательно собирал себе портфолио и решил, что сперва попробует устроиться в какой-нибудь альтернативный театр, с интересным, нестандартным репертуаром. Я не сомневался, что все у него получится и добросовестно придумывал все новые и новые истории для своего лучшего, единственного друга.
Остаток учебного года пролетел как одна неделя. Я даже не успел заметить, как деревья обзавелись свежей упругой листвой, как утро стало приветствовать меня пением птиц, а лицо мое приходилось мыть чудь дольше обычного — в воздухе стояла привычная для тамошнего лета пыль и за день успевала глубоко въесться в кожу.
За пару недель до отъезда Рика время словно остановилось. Дни тянулись бесконечно. Мы оба пребывали в состоянии нервной нетерпеливости, состоянии, которое так часто предшествуют новому. Хотелось,. чтобы все уже решилось. Чтобы Рик уехал, а я остался. Ожидание становилось невыносимым.
Погода стояла чудовищная — солнце пекло с утра и до самого вечера, так, что на улице невозможно было находиться. Вечером, когда оно наконец исчезало, все обитатели школьных корпусов вываливались на улицу, в надежде остыть в вечерней прохладе и вдохнуть порцию свежести, но, уже через какие-нибудь десять минут, вновь скучали в своих комнатках — вечерняя духота казалась мучительнее дневного солнцепека. Духота, эта тяжесть, это бремя воздуха, ощущалась физически — так бывает перед ураганом. И вся природа несмотря на свое внешнее спокойствие, словно замерла, застыла, напрягла все свои мускулы и оголила все свои нервы в ожидании неминуемой стихии.
С каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Мы разговаривали все меньше. Просто торчали вместе то в комнате, то во дворе, каждый предаваясь своим мыслям, своей печали. Я видел, что Рику было нелегко. Как бы он ни храбрился, ни красовался, что-то внутри щемило у него, что-то сдавливало его грудь, что-то мучило его — разлука ли со мной, страх ли перед неизвестностью или обычный мандраж — я не знал. И где-то в глубине своей души, где-то на подкорке своего сознания, не принимая этого тогда, пугаясь этого, я надеялся, что Рик все же страшится нашей с ним разлуки.
Наконец, настал день Х. Мы стояли с ним босиком на школьном газоне, разгоряченная солнцем трава приятно обжигала ступни, мы перепрыгивали с одной ноги на другую, не желая ни сесть, ни уйти — нас распаляли эмоции, мы пытались надышаться друг другом и наказать друг друга за эту разлуку. Последние силы, минуты перед неизбежным, апофеоз нашего ожидания — его необходимо было прожить вот так. И природа, словно слившись с нами в одно целое, тоже держалась из последних сил. Воздух стал неимоверно тяжелым. Казалось, что он давит на тебя снаружи и распирает тебя изнутри. Солнце неожиданно скрылось в потемневших облаках. Мы ждали такси. И каждая секунда ожидания становилась все темнее и темнее. Небо словно приближалось, опускалось на нас, все ниже и ниже, готовое в любой миг разразиться громом и избавиться от своего бремени, родить его, швырнуть его на наши головы и на наши дороги. Вдалеке, поднимая клубы дыма, мчалась машина. Мы поняли, что это такси Рика. У меня был последний шанс, сейчас или никогда, мне надо было, как воздух, как дыхание, необходимо было спросить у него о поцелуе. Мне было страшно и неловко. Трава быстро остыла, но я продолжал прыгать с ноги на ногу. Я постарался спросить так, между прочим, словно случайно. Спросить так, чтобы он ни о чем не подумал. Я тревожно поглядывал в сторону такси. Они должно вот-вот остановиться. Да, это было именно оно — желтое, пыльные — вечный свидетель разлуки. Я спросил Рика, когда он уже плелся навстречу такси, опустошенный своими переживаниями. Рик, остановившись, нервно рассмеялся. Так, словно я идиот, в такой момент, спрашиваю такую чушь. А потом, потом взгляд его смягчился. Он посмотрел мне в глаза, поправил впивавшуюся ему в плечу лямку сумки.