Ускользающая метафора (Мураками) - страница 201

Мариэ молча смотрела на меня. В ее зрачки, похоже, свет жизни постепенно возвращался.

– В эту картину Томохико Амада вложил всю свою душу. Она наполнена его самыми глубокими мыслями, и в ней столько чувства, как будто писал он ее собственными плотью и кровью. Такие произведения удаются лишь раз в жизни. Он рисовал ее для себя – а еще для тех, кого уже нет на этом свете, если можно так сказать – за упокой. Этим произведением он совершал обряд очищения за пролитую кровь. Много пролитой крови.

– За-у-по-кой?

– Это реквием – произведение, чтобы усмирить духов, успокоить их, исцелить раны, утишить душевную боль. Поэтому для него не имели никакого смысла ни пустозвонная критика, ни хвалы окружающих, ни гонорар. Наоборот, всего этого не должно было быть. Его устраивало, что картина эта написана и существует где-то в этом мире – пусть даже завернутой в бумагу, спрятанной на чердаке подальше от людских глаз. И я хочу уважить его желание.

На время повисла глубокая тишина.

– Ты ведь давно приходишь сюда играть? По своей тайной тропе?

Мариэ Акигава кивнула.

– А с самим Томохико Амадой встречалась?

– Видела его, но так, чтобы встречаться и разговаривать, – нет. Только наблюдала за ним украдкой издалека. Как он рисовал картину. Ведь я, получается, самовольно проникла на чужую тер-ри-то-ри-ю.

Я кивнул, и сцена живо нарисовалась у меня перед глазами. Спрятавшись в тени густых зарослей, Мариэ украдкой следит за мастерской. Томохико Амада, сидя на табурете, сосредоточенно водит кистью. Ему совершенно невдомек, что кто-то за ним может подсматривать.

– Вы хотели, чтобы я вам помогла?

– Да, – ответил я. – Нужно хорошенько упаковать две эти картины и спрятать их на чердаке подальше от людских глаз. «Убийство Командора» и «Мужчину с белым „субару форестером“». Поскольку я считаю, что они нам больше не нужны. Я хочу, чтобы ты помогла мне это сделать.

Мариэ молча кивнула. Мне и впрямь не хотелось проделывать это в одиночку. Помимо реальной помощи с упаковкой мне требовался очевидец и свидетель – кто-то неболтливый, с кем я бы мог поделиться тайной.

Я принес из кухни шпагат и резак. И мы вместе с Мариэ хорошенько упаковали «Убийство Командора» – осторожно обернули в прежнюю коричневую бумагу васи, обвязали шпагатом, сверху покрыли белой тканью и поверх опять перетянули шпагатом. Крепко-накрепко, чтобы такую упаковку не удалось вскрыть запросто. На «Мужчине с белым „субару форестером“» краска еще не высохла, поэтому мы ограничились простой упаковкой. Затем с картинами в руках мы зашли в стенной шкаф гостевой комнаты. Я встал на стремянку, отворил люк в потолке (он все-таки весьма напоминал мне ту квадратную крышку, которую приподнимал Длинноголовый) и забрался на чердак. Воздух там оказался прохладным, но то была скорее приятная прохлада. Мариэ снизу подала мне картины, я их принял. Сначала полотно Томохико Амады, затем свое. И приставил их к стене одну рядом с другой.